Он говорил, — и был искренен в это время, — что человек не должен «прилепляться» к земному, что настоящая отчизна людская не здесь, на тёмной земле, а там — за пределами, не доступными оку человеческому. И не только оку, но и уму. Разве поймёт даже великий ум человеческий райские блаженства, которые заключены в созерцании Божества? Разве это достижимо? Только светлыми душами может быть понято это блаженство. А много ли их, светлых душ? Убивающий плоть пустынник стремится не к убийству своего тела (это делают и самоубийцы), а к возвышению духа над телом. Но подвижник, питая душу, хранит и тело своё. Потому что и оно не только «очаг страстей», но и подобие Божие. Он, святой, не станет уродовать себя — он не выколет себе глаз, он не лишит себя слуха — потому что Господь сотворил человека не бестелесным, и каждый, посягающий на жизнь тела, посягает и на определение Божие... Почему отшельники и святые люди долго живут? Восемьдесят, сто лет — заурядный возраст для подвижников. Ответ ясен: потому, что они приближают свою плоть к первоначальной чистоте, к той чистоте, в которой явился первобытный человек, к чистоте Адама до его грехопадения. Святые не убивают, но восстанавливают плоть такою, какою она должна быть, если исключить всё то, что мешает её естественному развитию, то есть всякие излишества, роскошь, лень...
Долго говорил отец Михаил, и каждое слово его находило отклик в сердцах молящихся.
Многие плакали, на глазах Димитрия Иоанновича блестели слёзы.
Всем было и грустно и сладко, потому что в эти мгновения, в душе мелькнул божественный свет. Дух жаждал очищения, стремился на свою небесную родину.
Один только человек составлял исключение среди молящихся.
Это был Иван Васильевич.
Он стоял бледный как смерть, с воспалёнными сухими глазами. Едва ли он слышал речь Митяя. Для его души не мелькнул проблеск божественного света: в ней была злоба и мрак. Он чувствовал себя обиженным, оскорблённым.
Когда настала пора нести гроб к месту вечного упокоения, Вельяминов шатался, как хмельной.
Это приписали его горести по умершему отцу. Его жалели:
— Эх, убивается, бедный!
— Изводится. Да ведь и то сказать — отца родного хоронит.
На могиле великий князь вновь пожалел его, подтвердил своё обещание «не забыть его», но снова повторил, что чин тысяцкого он решил уничтожить, как совершенно излишний.
Слова князя слышали окружающие бояре, и отношение их к молодому Вельяминову разом переменилось. Куда делись их медовые речи! Их заменило ледяное молчание да насмешливые улыбки.
Кое-кто перешёптывался, кивая в сторону Ивана Васильевича.
Всё это заметил Вельяминов, и злоба с удесятерённой силой закипела в сердце.
«Добьюсь своего, не мытьём, так катаньем... — думал он, стиснув зубы. — А не станет по-моему, так отплачу же я князю-ворогу».
А Димитрий Иоаннович между тем, не предчувствуя, что рядом с ним стоит заклятый враг, спокойно беседовал с владыкой, и когда могила была засыпана, сделал знак Митяю подойти.
— Красно говоришь ты, батюшка, — сказал ему великий князь, — почаще слушать тебя хотелось бы... Как тебя звать, отец?..
— Михаилом, государь княже...
— Умилительно говоришь... Тебе не в селе Коломенском сидеть... Мы сие устроим...
И, ласково кивнув ему головой, Димитрий Иоаннович принял благословение от святого Алексия и удалился с погоста.
Дольше всех оставался у могилы Иван Васильевич; он упросил распорядиться поминками, которые были устроены в его доме у Покрова, одного из своих приятелей, а сам остался у могильного холма и, когда все ушли, кинулся лицом на землю и зарыдал озлобленно, отчаянно.
— Батюшка! Слышишь ли меня? — взывал он. — Меня обидели, отнимают твоё наследие.
Но безмолвна была могила. Только ропот берёз, шелестевших пожелтевшей листвой, смешивался с причитаниями юноши.
III. СВЯТОЙ ВЛАДЫКА
В эту эпоху, к которой относится наш рассказ, жил в Москве человек, имя которого с глубоким уважением произносилось всеми — от великого князя до последнего смерда.
Человек этот — был святой митрополит Алексий.
Полна подвигами и глубоко поучительна жизнь этого святителя.
Святой Алексий родился в Москве в 1293 году. Родом он был из черниговских бояр. Родители его, Фёдор Бяконт и Мария, переселились в Москву из Чернигова, желая найти более спокойную местность, так как Чернигов того времени подвергался частым татарским набегам. В Москве княжил тогда сын святого князя Александра Невского, Даниил Александрович.
У Фёдора и Марии было несколько человек детей. Старший из них носил имя Елевферия и его крестным отцом был сын московского князя Иван Данилович. Этот Елевферий Бяконт и стал впоследствии святым митрополитом московским Алексием. Мальчик учился под руководством своих родителей и рос как другие дети, пока не произошло событие, чрезвычайно повлиявшее на него. В детстве он любил ловить сетями птиц, и однажды, когда он раскинул в поле сетку для ловли, им вдруг овладел глубокий сон. Во сне он услышал голос: «Алексий, что напрасно трудишься? Будешь человеков ловить» Мальчик проснулся, но никого не увидел. Шёл тогда ему двенадцатый год.
С этих пор Елевферий совершенно изменился. Он перестал увлекаться всякими забавами, полюбил уединение и тишину, проводил время за чтением душеполезных книг в посте и молитве. Родители, заметив в нём такую перемену, решили, что сын нездоров, и не раз при нём грустили. Он же их утешал:
— Не печальтесь, а радуйтесь... Как Господу угодно устроить мою жизнь, так и да будет.
В четырнадцать лет он принял решение оставить родителей и посвятить себя иноческой жизни. Решение ещё более окрепло к двадцати годам: в эту пору он удалился в московский Богоявленский монастырь, где принял пострижение от брата преподобного Сергия, игумена Стефана, причём был наречен тем именем, каким был назван некогда в сновидении.
Через Стефана он познакомился и вскоре подружился с преподобным Сергием Радонежским.
В монастыре святой Алексий повёл самую суровую жизнь: непрерывная молитва, строгое воздержание выделяли его из числа других монахов; он всех приводил в изумление своими подвигами благочестия. Святой Алексий оставался в обители до 40 лет, когда митрополит Феогност взял его к себе для управления церковными судами на митрополичьем дворе. В этой должности, именуясь наместником митрополичьим, он пробыл 12 лет. При митрополите жило много греков, от которых святой Алексий выучился греческому языку и затем занялся сличением славянского перевода Нового Завета с греческим подлинником и исправлением текста славянского по греческому; перевод этот отличается буквальною близостью к греческому тексту.
Митрополит Феогност и великий князь московский Симеон Иоаннович очень полюбили святого Алексия за чистоту его жизни и кротость характера. С согласия великого князя митрополит поставил святителя епископом Владимира, а когда владыка и Симеон Иоаннович пали жертвою моровой язвы, наследовавший престол брат умершего князя Иоанн Иоаннович собором избрал святого Алексия на митрополию.
В это время святителю впервые пришлось пострадать от человеческого тщеславия и мирской суеты.
По требованию константинопольского патриарха святой Алексий должен был явиться в Константинополь, что владыка и исполнил. Патриарх благословил его на митрополию, но, вернувшись на Русь, святитель нашёл себе совместника в лице Романа: под давлением юго-западных князей константинопольский собор поставил Романа митрополитом для Запада Руси. Русская церковь была очень смущена этим разделением и желала иметь своим первосвятителем одного Алексия.
Роман между тем рассылал по епархиям своих посланников с требованием дани и изъявлял притязания на Киев и Тверь; ни там, ни тут он не был принят.
В русской церкви поднялась великая смута.
Чтобы положить ей конец, святой Алексий вновь предпринял путешествие в Константинополь, куда прибыл и Роман. Патриарх Каллист подтвердил Роману, что он митрополит только Литвы и Волыни, а Киев и великую Россию предоставил управлению святого Алексия.