Ободрённая и подкупленная вежливостью и добротой Болеслава, Люда немного успокоилась.

Так Людомира поселилась на Красном дворе. Хотя Болеслав и обещал отослать её домой, как только стихнет шум в городе, но это так и осталось обещанием.

Несколько дней кроме девушек, прислуживавших ей, никто к ней больше не входил. Из окна она видела только широкую ленту Днепра, уходившую от неё далеко, да на дворе движение коней и солдат. И больше ничего не было.

Через несколько дней она пожелала вернуться домой, о чём и передала через одну из девушек.

Вскоре после этого в терем вошёл красивый мужчина, и она осталась с ним наедине.

Неизвестное доселе чувство сильно овладело ею, когда она встретилась взглядом с молодым рыцарем. Она не знала, что делать, а между тем что-то говорило ей, что этот рыцарь, когда-то ей привидевшийся, и есть король ляхов.

Несмотря на свой суровый вид, он так ласково, так нежно говорил с нею, что его слова казались песнями.

   — Ты хочешь вернуться? — спросил он.

   — Мне скучно здесь, — отвечала она, смотря ему прямо в глаза, а голос её дрожал от волнения.

   — Подожди ещё, — нежно сказал король, привлекая её к себе и целуя. — Быть может, тебе не будет скучно.

Она не защищалась от поцелуев, лицо её вспыхнуло, и она еле слышно пролепетала:

   — Милостивый... господин...

   — Останься, дитя моё... — проговорил король. — Ты можешь вернуться во всякое время, когда захочешь.

И Людомира осталась. Какая-то могучая сила привязывала её к этому смуглому лицу и голубым глазам. Она любила короля и скучала о нём. Когда он был дома, она искала его глазами во дворе среди вооружённой дружины; а когда он уезжал, следила за ним взглядом, пока его золочёный шлем не скрывался из виду, и если он долго не возвращался, она становилась у окна, смотрела и ждала... ждала каждый день.

Прежде она больше тосковала о доме, а теперь уже привыкла к новому жилищу и тосковала только тогда, когда король долго не возвращался; лишь только он появлялся на пороге терема, она радостно приветствовала его. В сердце девушки постепенно зарождалась любовь, росла и невольно приковывала её к королю. Она была благодарна ему за его доброту и ласки. Она любила его за любовь к ней.

Через несколько недель своего пребывания на Красном дворе Людомира вспомнила о Добромире и заскучала о ней.

А мамка сидела одинокою в опустевших хоромах Коснячки. При известии о том, что его увёз на княжий двор Славоша, известный всем киевлянам как разбойник и палач, все отроки и гридни разбежались со страха. Всё ещё шло кое-как, пока Люда сидела дома, но вот Люды не стало, она ушла и бесследно исчезла.

Добромира, сидя в светёлке Людомиры, целыми днями пряла пряжу и смотрела в оконце, не увидит ли знакомого лица, о котором только и думала. Посередине двора, свернувшись кренделем, лежал верный пёс, который при каждом шорохе на улице поднимал голову и прислушивался. Добромира и он охраняли дом и добро воеводы.

Однажды, за два или за три часа до захода солнца, кто-то робко постучался в калитку. Пёс поднял голову и начал ворчать. Вскоре он замолчал и, насторожив уши, повернул голову к воротам; затем он встал, потянулся, отряхнул мохнатую шерсть и медленно пошёл к воротам. Подойдя к калитке и воткнув нос в щель, он понюхал и начал слегка вилять хвостом и повизгивать...

Стук в калитку усилился. Услыхала ли старуха чего на этот раз или её внимание было привлечено визгом собаки, но она встала, спустилась вниз и подошла к калитке.

   — Кто там? — спросила она.

   — Отворите! — отозвался чей-то женский голос. — Я пришла с весточкой...

Сердце старухи дрогнуло. Поспешно она отодвинула засов и отперла калитку, в которую вошла незнакомая ей молодая девушка.

   — Люда прислала меня за вами, — сказала она.

   — Люда?.. Люда!.. Да где же она? — радостно воскликнула Добромира.

   — На Красном дворе...

Мамка сразу не поняла.

   — Где, где? — повторила она.

   — Около Выдубичей... На Красном дворе... в обозе ляшского короля.

Добромира всплеснула руками от страха и удивления.

   — Бедная Люда! — воскликнула она и вперила свои глаза в девушку, как бы спрашивая её о подробностях, но девушка ответила ей другим восклицанием:

   — О, она так счастлива, так счастлива!.. И только желает, чтобы вы были при ней.

   — Счастлива?

   — Да. Её король так любит...

   — Король? Какой король? Ляшский?

   — Ну да, Болеслав...

Всё это было непонятно Добромире, но главное — Люда была жива!

   — Посиди пока, — сказала она девушке, — отдохни... Я только позапру все двери — и пойдём...

Не прошло и получаса, как Добромира с девушкой уже были в дороге. По пути девушка рассказала ей о том, как живёт на Красном дворе её питомица Люда.

   — А Люда нашла ли отца-то? — спросила старуха.

   — Да, нашла и похоронила близ могилы Аскольда.

При этом она рассказала, каким образом Люда отыскала его и как попала на Красный двор.

Солнце уже зашло, когда обе женщины вышли из лесу и перед ними замелькали постройки двора.

— Вот и Красный двор, — сказала девушка. Добромира глубоко вздохнула и ускорила шаг.

В большой гриднице, во всю её Длину, и в примыкавших к ней комнатах были поставлены длинные столы, накрытые полотенцами, расшитыми цветными нитками, и ломившимися от обилия всевозможной посуды, напитков и яств.

Когда все расселись, в гридницу вошли несколько отроков, поклонились низко князю и королю, сидевшим во главе стола на возвышениях, и замерли. Один из отроков сделал шаг вперёд, опять молча поклонился князю и гостям и затем громко сказал:

   — Милостивый княже, кушанье подано.

И пир начался. Каждый из гостей выбирал себе, что ему нравилось; под влиянием выпитого мёда и вина все оживились, и вскоре в зале стоял сильный гул.

   — Да здравствует князь наш! — перекрикивая шум, крикнул кто-то из дружинников.

Варяжко, сидевший недалеко от князя, нахмурился и повёл косо глазами на дружинников; мёд уже произвёл своё действие на него.

   — А какого князя вы хвалите? — резко спросил он. — Того ли, который вас одаривает, или того, которого мы должны одаривать куницами да соболями?

Казалось, что на эти слова никто не обратил внимания, потому что бояре продолжали шуметь, чокаясь и поднося чаши ко рту.

   — Многие лета милостивому князю! — отозвался с другого конца стола боярин Чудин, желавший польстить князю.

Несмотря на общий шум, слова Варяжки не прошли не замеченными князем. Они кольнули в самое сердце; видно было, как он разгневался.

   — Мне кажется, Варяжко, — проговорил он, — что из Белгорода ещё не принесли ни одной куницы...

Варяжко не растерялся.

   — Успеешь, — резко отвечал он, — ещё доберёшься и до Белгорода... если киевлян успел побороть...

   — Поборол, потому что они хотели бороться со мною, — возразил Изяслав. — Где борются, там один должен быть побеждён.

   — Хорошо говоришь, князь! Жаль только, что ты побеждаешь своих, а половцев не умеешь победить.

   — С Божьею помощью одолеем и половцев.

Варяжко на минуту задумался.

   — Ас кем ты выступишь на половцев? — спросил он, помолчав. — Старую отцовскую дружину ты не уважаешь... Воевод всех перевешал... Разве с Чудином и Славошею пойдёшь на войну? Ты не любишь народа, а народ не любит тебя! Пока этот молодой король сидит у нас, — он кивнул в сторону Болеслава, — половцы молчат... у них тоже ведь собачее чутьё! А только гость уедет, и ты не справишься с ними... опят будет беда...

   — Эй, ты, старик! — крикнул Чудин. — Какой мёд развязал твой язык?.. Не вишнёвый ли?

   — Тот самый, который вам глаза затуманил, — отрезал Варяжко.

Отрок наливал в эту минуту мёд в чашу Варяжки; Чудин бросил на него злобный взгляд.

   — Не пей, старик, — громко сказал он, желая обратить на себя внимание князя, — в Белгород не попадёшь...