— На Оболони застрянешь, — прибавил кто-то.

   — Половцы схватят тебя...

Варяжко нетерпеливо разглаживал бороду и кусал усы.

   — Половцы хитры, — отозвался он, — они знают, когда можно нападать на город... Когда в Киеве только такая дружина, как вы, то они каждый день поят своих коней в Лыбеди, а вот теперь, когда в городе дружины ляшские, пусть попробуют... Небось и носа не покажут.

Всё это очень не нравилось Изяславу, но он делал вид, что не обращает больше на Варяжку внимания, и продолжал разговаривать с королём.

Между тем Чудин старался изо всех сил понравиться князю.

   — Полно болтать, старик! — обратился он к Варяжке. — Ведь прежде у нас не было ляшского короля, а мы сражались, однако, и с Всеславом и с половцами...

   — Сражались, но были биты...

Наконец князь не выдержал и вступил в разговор.

   — Ты знаешь, Варяжко, — сказал он, — что и отец мой наказывал дружинников, когда они не слушались его, а всё-таки народ его любил. Когда дружина провинилась, он пригласил её на двор пировать, но задал кровавый пир... а когда до него дошла весть о злодеяниях Святополка, он пожалел и сказал: «Жаль, что вчера я велел уничтожить мою дружину, теперь как раз она пригодилась бы».

Молодая дружина, льстя князю, дружно закричала:

   — Ты прав, князь! Кто заслужил, того следует наказать...

Старики молчали. Слова Изяслава звучали угрожающе.

   — А вас, киевляне, я позвал не на отцовский пир, — продолжил князь. — С вами я хочу жить весело, в дружбе и любви.

Он кивнул отроку, исполнявшему обязанности виночерпия, и что-то на ухо шепнул ему, чего среди общего шума не было слышно. Отрок наполнил чашу греческим вином и, поклонившись белгородскому посаднику, подал ему.

   — Князь посылает вашей милости, — проговорил он.

Это было доказательством милости и прощения.

Варяжко встал, принял чашу и, повернувшись в ту сторону, где сидел князь, произнёс с поклоном:

   — Если ты желаешь жить с нами в дружбе, то пусть тебе, милостивый княже, дружба будет наградой.

И он выпил чашу до дна.

Возле Варяжки сидел нахмурившийся Вышатич; он прислушивался к препирательству соседа с князем и молчал, а когда спор утих, обратился к нему:

   — Ты уж чересчур сильно лаешься с князем.

   — Не по головке же гладить его?.. Не за что...

   — Да, своих гладить не за что, но не стоит гладить и пришельцев...

Эти слова не понравились Варяжке, и он быстро взглянул на Вышатича.

   — А тебя какой змей укусил? Давно ли ты порицал князя, а теперь хвалить вздумал... Зависть в тебе кипит. У тебя Люда на уме, а у меня родная земля да народ!

Этот разговор не прошёл мимо внимания Чудина.

Было уже около пяти часов утра, когда Болеслав со своими приближёнными уехал на Красный двор. Изяслав с дружиной продолжал попойку.

Утренняя заря зарумянила край неба, когда дружина Изяслава стала разъезжаться по домам. Вышатич под впечатлением всего слышанного на пире ехал совершенно мрачный и нахмуренный. Рядом молча ехал боярин Чудин. Оба направлялись к Берестову и уже спускались к Крещатику, как вдруг Чудин заговорил:

   — Заметил ты, как Варяжко выслуживается перед ляхами... пьёт за их здоровье...

   — Пусть его выслуживается, — процедил сквозь зубы Вышатич, — пока Изяслав не придёт в себя... А он должен скоро опомниться!

   — Конечно, — отвечал как бы нехотя Чудин, — дело клонится к тому, что скоро мы не будем знать, кто княжит у нас на Руси: Болеслав или Изяслав... Всеслав бежал, а на его место лихо принесло ляхов.

Настало минутное молчание.

   — Да, навёл ляхов, — продолжал, помолчав, Чудин, — на свою голову... Они только жрут наш хлеб да насилуют женщин, и Бог весть, чем ещё кончится эта ляшская дружба...

Вышатич рассердился.

   — И зачем это князь держит при себе этих ляхов?! — воскликнул он. — К чему он пьёт с ними и охотится?.. Гнал бы их прочь... Ведь мы прежде обходились без ляхов и теперь можем жить без них.

   — Ещё бы не жить! — потакал Чудин. — Только бы он прогнал их... Но он не смеет: ляхи посадили его на отцовский стол.

Они опять замолкли. Чудин исподлобья посматривал на Вышатича, чтобы убедиться, какое впечатление произвели его слова, но Вышатич молчал.

   — Впрочем, не ахти как трудно избавиться от ляхов, — пробурчал Чудин как бы про себя. — Русских много, а ляхов мало...

   — Не драться же нам с ними.

   — Драться!.. Гм! Всё может быть...

Вышатич бросил на Чудина недоверчивый взгляд.

   — Сами-то не уйдут, — сказал он, — им привольно у нас, а Изяслав не прогонит... не посмеет...

Боярин улыбнулся и, наклонившись к уху Вышатича, таинственно сказал:

   — Князь давно прогнал бы их ко всем чертям, да только он не хочет накликать беды на свою голову. Отпусти он ляхов, так Всеслав коршуном набросится на Русь, а пока ляхи здесь — боится.

   — Коли так, то нечего делать... либо брататься с ляхами, либо...

Чудин опять сычом посмотрел на Вышатича.

   — А есть средство, — сказал он. — Убирать их по одному так, чтобы и родная матушка не могла отыскать костей!

Вышатич отпустил поводья лошади, свободно шедшей по узкой лесной тропинке, и молча начал разглаживать усы и бороду.

   — Так мы ничего не достигнем! — заговорил он. — Пока этот королёк будет сидеть у нас, — он показал рукой в направлении Красного двора, — ничего не выйдет. Одних упрячем, а ему пришлют других.

Лицо боярина Чудина, покрытое оспой и поросшее волосами, просияло. Сначала он улыбнулся так сильно, что его рот раздвинулся до ушей, а потом начал громко смеяться. Эхо подхватило его голос и разнесло по Дебрям.

   — Ты говоришь словами Изяслава, — заметил он. — Сегодня после пира, когда Варяжко уже успокоился и Болеслав уехал домой, князь мигнул мне, чтобы я подошёл к нему. «Скверно, — сказал он. — Болеслав расположил к себе сердца киевлян! Пока он будет сидеть на Красном дворе...» Князь не кончил, но я угадал его думу.

   — Да, ты прав! — воскликнул Вышатич. — Довольно нам дружиться с ляхами!.. — Он сжал кулак и, грозно махая им в воздухе, добавил: — Я скоро справился бы с ними!..

Боярин улыбнулся и бросил взгляд вокруг, желая убедиться, не подслушивает ли их кто-нибудь, а затем, нагнувшись к Вышатичу, вполголоса сказал:

   — Князь Изяслав так же думает... Он сам мне сказал: «Слушай, Чудин, если Вышатич не свернёт голову корольку, который ухаживает за нашими девушками, так уже, видно, никто не свернёт...»

Разговор опять оборвался. Оба ехали молча по лесной тропинке. Прекрасное тихое утро окружало их. Солнце только что начало всходить, проникая золотистыми лучами через лесную чащу и отражаясь бриллиантовым блеском в каплях утренней росы, повисшей на листьях деревьев инеем и чириканье мелких лесных пташек, слышался голос чёрного дрозда, а издали, из середины высоких лип Крещатой долины, доносились соловьиные трели, отзывавшиеся громким эхом в Дебрях.

Оба всадника вслушивались в это шумное пробуждение утра, продолжая свой путь по тропинке, ведущей к Берестову. Они уже подъезжали к горе, из-за которой виднелся угол Соколиного Рога, как вдруг Чудин нарушил молчание:

   — Однако соловьи лихо приветствуют Добрыню...

Похоже было, что боярин хочет завязать этот разговор с какою-то целью.

При имени Добрыни Вышатич быстро обернулся.

   — Добрыню?! — повторил он и невольно взглянул в сторону Клова. — Разве он ещё там?.. Ведь говорили, что он ушёл в Псков.

   — Да где же ему быть?.. Ходил в Псков, да едва унёс оттуда свою голову... Там не любят шутить... Князь Глеб приказал казнить всех колдунов... наш старик и сбежал.

   — Давно он вернулся?

   — Нет, зимой, пока Всеслав княжил в Киеве... О, это умная башка! — прибавил боярин будто про себя. — Он знает, что случится с каждым... Добрыня же предсказал Всеславу, что тот немного накняжит в Киеве... и угадал.

В этот момент они доехали до поворота небольшой тропинки, ведущей направо.