Должность экзекутора, которую занял Державин в августе 1777 года, была не из важных, но открывала большие виды. Державин стал служащим в высшем правительственном учреждении, пользовался доверием всемогущего генерал-прокурора, познакомился с сенаторами. Однако мирные отношения вскоре нарушились. Державин стал возражать против незаконных распоряжений Вяземского, вмешался в составление бюджета империи, доказав, что генерал-прокурор преуменьшает его доходную часть, и впал в немилость у своих начальников.

Правительствующий сенат, созданный в 1711 году Петром I, чтобы заниматься текущими делами правления страны вместо царя и параллельно с ним, при Екатерине II совсем потерял свое прежнее значение. Императрица предпочитала править самовластно, она не терпела коллегиальных решений, более того— всегда опасалась их. Из ведения сената были изъяты вопросы законодательства, — ими занималась единолично Екатерина, — сенат разделили на шесть департаментов, и в первом из них, во главе которого стоял генерал-прокурор Вяземский, рассматривались вопросы управления Россией, ее финансами и хозяйством. Жизнь в остальных департаментах едва теплилась.

Генерал-прокурору было поручено следить за денежным обращением в стране, регулировать его, рассчитывать выпуск новых денег, наблюдать за сбором прямых и косвенных налогов. На генерал-прокурора возлагались также забота о мирном течении внутренних дел России и ведение национальной политики — он должен был добиваться «соединения в одно всех частей России».

Вяземский был опытным администратором и умел подбирать помощников. Вместе с Державиным служили в сенате А. В. Храповицкий, впоследствии секретарь императрицы, оставивший любопытные «Записки»; О. П. Козбдавлев, учившийся в Лейпциге вместе с Радищевым, человек образованный, переводчик и писатель, при Александре I он стал министром внутренних дел; А. С. Хвостов, остроумный и злой эпиграмматист, чьи шутки и каламбуры были всегда на устах сослуживцев; А. И. Васильев, будущий государственный казначей и министр финансов при Александре I, и другие.

Довольно скоро Державину удалось создать себе положение в новом для него мире гражданской службы. Поправились и денежные дела. Наступало время подумать о женитьбе. В доме Вяземских ему сватали невесту — родственницу хозяйки, княжну Екатерину Урусову, образованную девицу, поэтессу, но Державин, по его словам, отшутился, сказав: «Она пишет стихи, да и я мараю, то мы все забудем, что и щей сварить некому будет».

Женился Державин на девушке, которую полюбил с первого взгляда. Это была Екатерина Яковлевна Бастидон, дочь камердинера Петра III португальца Якова Бенедикта Бастидона и петербургской вдовы Матрены Дмитриевны, кормилицы наследника престола Павла Петровича. Дочь Екатерина родилась в 1760 году, и, когда Державин ее впервые увидел, ей шел семнадцатый год, а ему тридцать пятый. Встретив Екатерину Яковлевну еще два раза — в театре и в знакомом доме, не перемолвившись даже словом, Державин решил посвататься и со всегдашней своей энергией приступил к делу.

Во дворце устраивали маскарад. Державин отправился туда с приятелем, которого просил оценить его выбор. Узнав под маской девицу Бастидон, Державин так громко закричал: «Вот она!», что мать и дочь на него пристально посмотрели.

Целый вечер друзья следили за избранницей Державина и «увидели знакомство степенное и поступь девушки во всяком случае скромную и благородную, так что при малейшем пристальном на нее незнакомом взгляде лицо ее покрывалось милою розовою стыдливостию», — говорит Державин. При дворе это встречалось не часто. Испорченность нравов была чрезвычайная, и скромность давно вышла из моды.

Подкрепившись одобрением приятеля, Державин пожелал видеть свою красавицу в домашнем быту, и через общего знакомого на следующий же день был представлен семейству Баcтидон. Екатерина Яковлевна вязала чулок и лишь иногда с великой скромностью позволяла себе вставить несколько слов в общий разговор. «Любовник жадными очами пожирал все приятности, его обворожившие, — рассказывает Державин, — и осматривал комнату, приборы, одежду и весь быт хозяев, между тем как девка, встретившая их в сенях с сальною свечею в медном подсвечнике, с босыми ногами, тут же подносила им чай; делал примечания свои — на образ мыслей матери и дочери, на опрятность и чистоту в платье, особливо последней, и заключил, что хотя они люди простые и небогатые, но честные, благочестивые и хороших нравов и поведения; а притом дочь не без ума и не без ловкости, приятная в обращении, а потому она и не по одному прелестному виду, но и по здравому рассуждению ему понравилась, а более еще тем, что сидела за работою и не была ни минуты праздною, как другие ее сестры, непрестанно говорят, хохочут, кого-либо пересуживают, желая показать остроту свою и уменье жить в большом свете».

Вторая проверка также удалась, и на другой же день Державин переговорил с матерью. Она попросила несколько дней срока, чтобы разузнать что-либо о женихе, и отправилась собирать сведения. Между тем Державин успел увидеться с Екатериной Яковлевной и спросить, известно ли ей о его предложении.

— Матушка сказывала, — ответила девушка.

— Что ж вы думаете?

— От матушки зависит.

— Но если б от вас, могу ли я надеяться?

— Вы мне не противны…

Мать, возвратившаяся из своей разведывательной поездки, застала картину полного согласия и должна была объявить о помолвке. А по окончании великого поста, в апреле 1778 года, была сыграна свадьба.

Этот в несколько дней задуманный и заключенный брак оказался на редкость счастливым. Екатерина Яковлевна была доброй и верной подругой Державина.

Жена жила интересами мужа и не раз помогала ему умным советом. Она вошла в поэзию Державина под именем Плениры.

Осенью 1778 года Державин с молодой женою отправился в Казань навестить мать и помочь ей уладить дела с соседями, с которыми шла судебная тяжба, завязавшаяся еще до рождения поэта. В декабре Державины возвратились в Петербург, и потекли дни, наполненные служебными делами.

В сенате, кроме своих повседневных обязанностей, Державин получал отдельные поручения. Так, при перестройке сенатского здания он вел общий надзор за работами. Большой зал заседаний украшался барельефами. В числе фигур, изображенных на барельефах, была Истина, представленная, как ей и подобает, в нагом виде, причем плита с этим сюжетом оказалась как раз напротив стола сенаторов. Когда генерал-прокурор Вяземский осматривал зал, ему сразу бросилась в глаза обнаженная Истина, и, найдя фигуру слишком вольной, он приказал Державину:

— Вели ее, брат, несколько прикрыть.

Державин придал символическое значение этим словам Вяземского и, рассказывая о случае с барельефом в своих записках, прибавил: «И подлинно, с тех пор стали от часу более прикрывать правду в правительстве, потому что князь Потемкин, будучи человек сильный и властолюбивый, не весьма любил повиноваться законам и делал все по своему своенравию». А через несколько лет ставший при Павле I генерал-прокурором князь А. Б. Куракин приказал выломать этот барельеф, и, по мнению Державина, Истина как бы совсем покинула сенат.

Когда в 1780 году в сенате выделилась экспедиция о государственных доходах, впоследствии развернутая в государственное казначейство, Державин перешел в нее советником расходной части. О финансах он имел представление весьма смутное, но природный ум и настойчивость помогли: вскоре Державин разобрался в делах и стал предлагать то одно, то другое усовершенствование финансовой отчетности.

Генерал-прокурору не нравилась ретивость Державина к службе. Своим вмешательством он нарушал созданную Вяземским систему управления финансами, а его желание искоренить взятки казалось попросту смешным — о чем возмечтал стихотворец! Вяземский знал, что Державин пишет, и очень не одобрял этого. Он считал, что серьезный чиновник не может заниматься поэзией. Надо либо служить, либо сочинять стихи, а сочетать вместе эти занятия не годится. Он не раз делал замечания Державину, и недаром в стихах поэта часто можно встретить заявления, что он пишет только в свободное от службы время и поэзия не мешает ему быть деятельным советником расходной части.