Перезвон колоколов и пастушья свирель, мычание коров и блеяние коз, пощёлкивание кнута и хлопанье калиток радовали князя. Люба ему Тверь, любы и тверичи-умельцы. Ишь как строятся: избы рубленые, одна краше другой, кроют всё больше тёсом, чтоб Москве не уступить. Дворы просторные, частоколы высокие.

Боярские хоромы искусной резьбой украшены, а терем княжеский разноцветной слюдой отливает.

Не жалеет великий князь леса на город. Стены и башни не хуже московских - из сосновых брёвен да еловых плах. Ещё отец Александра, Михаил Ярославич, немало денег вложил, обновляя.

Александр Михайлович направился во двор. По пути заглянул в людскую, окликнул белобрысого долговязого отрока:

- Подь со мной, сольёшь.

Отрок, боярский сын, мигом, одна нога там, а другая тут, слетал за глиняным кувшином, догнал князя у выхода. Александр сошёл с высокого крыльца, скинул рубаху, оголив восходившему солнцу грудь, покрытую рубцами.

- Лей! - Он подставил под струю седой затылок, бронзовую от загара шею. Отфыркиваясь, недовольно заметил: - Наказывал, чтоб воду для умывания с родника доставляли. Нешто это умывание? Парное молоко, а не вода. - Взял у поминутно зевавшего отрока расшитый в крестик утиральник. Строго спросил: - Что, Кузька, недоспал? - А под лохматыми нависшими бровями насмешливо сверкнули глаза.

Отрок ничего не ответил, только хмыкнул.

Княжеский двор тем временем ожил, наполнился людом. Табунщики пригнали коней с ночного. Из поварни тянуло свежеиспечёнными пирогами. Пересекая дорогу, прошёл татарин в полосатом халате и остроконечной шапке. Не обращая внимания на князя, остановился, склонил голову на плечо, принюхался и решительно направился в поварню. Оттуда вернулся с большим куском пирога.

Появление татарина испортило настроение князю, С приездом в Тверь Чол-хана совсем не стало от ордынцев житья. Во все дыры суются, народ обижают, грабят. Александр хоть и великий князь, а ордынцы его не признают, почёта не оказывают.

Подбежал запыхавшийся отрок, ненароком толкнул Кузьку.

Князь неодобрительно взглянул на парня. Тот поспешно выпалил:

- Там в гридне гонец от князя московского.

Александра разбирало любопытство. Что может писать Иван? Верно, мириться надумал, признал Тверь выше Москвы, а себя младшим братом. Он хотел сразу же пойти в гридню прочесть Иваново письмо, но гордость не позволила. Коротко бросил отроку:

- Обождёт!

И хоть ни к чему было, прошёл на сокольню посмотреть, как охотники кормят птиц. Подошёл к клетке с соколом, взял у сокольничего кусок сырого мяса, протянул любимцу. Птица встрепенулась, когтистыми лапами прижала мясо к полу, остервенело заработала клювом.

Выжидая время, Александр долго любовался соколом. Потом, поворотившись к парню, бросил:

- Не копай носа перстом, Кузька, а сходи-ка да покличь сюда московского гонца.

Гонец, молодой крепкий воин, поясно поклонился князю и, протягивая свёрнутое в трубку письмо, промолвил:

- Великому князю тверскому от великого князя московского.

Александр от злости передёрнулся:

- На Руси великий князь один - тверской. - И, сурово взглянув на дерзкого гонца, уловил в губах того насмешку. Присмотрелся внимательнее. Нет, будто ошибся. А гонец уже молвит:

- Прости, князь, по скудоумию своему речу.

Александр сделал вид, что не расслышал, подумал:

«Наказать, чтоб другим неповадно было? - Но тут же передумал: - Не время Москву трогать. Сильна она ныне».

Сколупнув восковую печать, развернул письмо, прочёл всего три слова: «Скончался митрополит Пётр».

Князь перекрестился, промолвил:

- Упокой, Господи, душу его. - А гонцу сказал:- Ответа не будет, так и скажи молодшему брату моему Ивану.

Едва гонец ушёл, Александр приказал Кузьке:

- Зови думных бояр в гридню…

Дожидаясь прихода бояр, Александр раздумывал, как ему отнестись к смерти митрополита. Ещё отец Михаил Ярославич, не желавший видеть Петра митрополитом, выказал ему своё нерасположение. И только потому, что Пётр имел поставление от константинопольского патриарха, скрепя сердце подчинился свершившемуся.

В отместку Пётр стал держать руку князей московских, а напоследок и престол митрополичий перенёс из Владимира в Москву.

«Теперь бы не упустить нового митрополита, к себе в Тверь перемануть».

Наконец сошлись бояре, архимандрит, княжий духовник. Расселись по лавкам. Александр рассказал им о письме.

- Великий князь, - заговорил архимандрит, - то и к лучшему. Нынешний митрополит Москве служил, о Твери не мыслил.

- Верно говорит отец Алексий, - сказал княжий любимец боярин Колыванов, - нам надо думать, чтоб нашего, тверского, патриарх византийский митрополитом над Русью поставил.

- Архимандрита Алексия послать надо в Византию, - тонкоголосо вымолвил княжий духовник. - Ему митрополитом быть.

- Ин быть по сему, - решил Александр. - Готовься, отец Алексий, поедешь в Никею[4], к патриарху на рукоположение. А сейчас велите в колокола звонить. Пусть все знают, что и Тверь о смерти митрополита Петра печалится.

Великий князь Александр Михайлович едет из Ржева в Тверь. Дорога, петляя по траве, вьётся вдоль берега Волги. На том берегу в полуденном зное дремлет берёзовый лес. Ни ветерка. Только вдали между небом и землёй, чуть колеблясь, висят струйки горячего воздуха. Пушистое облако лениво застыло на небе, не шелохнётся.

Из-под самых копыт иногда тяжело взлетит дрофа, лениво выпорхнет перепел и тут же снова упадёт в высокую, под стремена траву, жалобно вскрикнет: пить- пить! Даже юркие стрижи и те забились в свои норы над обрывом. От жары сонно, губы пересохли. Бок о бок с князем скачет друг детства боярин Колыванов. Чуть поодаль - дружинники. Сдерживая горячего коня, князь поминутно вглядывается вдаль. Вон там, за поворотом, село. Можно и молочка козьего испить. Александр любил козье молоко.

Вдруг конь остановился, встал на дыбы, захрипел. Натянув поводья, князь привстал на стременах. Успел заметить большую голову с прижатыми ушами и широкую тёмно-серую спину потрусившего невдалеке волка.

Вот и село. Подслеповатые избы под соломой. Над крышами нет труб, топятся по-курному.

В селе пустынно, одни старики и малолетки. Мужики и бабы на жнивах серпы греют. Пока отрок расстилал ковёр и доставал еду, великий князь разговорился с подошедшим старцем.

- Что-то я тя, дед, не упомню?

- А как же меня, княже, упомнить, когда я боле на полатях отлёживаюсь. Годы мои такие.

- А зовут тя как, дед?

- Иваном кличут.

- Древний ты, дед Иван.

- Уж такой древний, что и не ведаю, сколько мне годов. Однако помню, что, когда Батыга на Русь шёл, я тогда вьюношем был.

- Так ты, поди, с отцом моим и на Москву ходил?

- Нет, княже, на Москву я с Михайлом Ярославичем да братцем твоим Дмитрием с сулицей не хаживал. А хаживал я с Александром Ярославичем на немца. На Чудь-озере бивал их. Тому годков до ста минуло. А на Москву чего ходить?

- А коли Москва на нас ходила? - возразил Александр.

- Так то, княже, Москва. Она всех возьмёт под свою руку.

- Ты, старик, тверич, а мыслишь как Москвин. Тверь древней Москвы, и князь тверской - великий князь! Твери и брать под свою руку всех князей.

- Нет, князь, у Твери на хребте Литва висит. А Москва - она как душа, в самой серёдочке. От Орды её Рязань прикроет, от немца - Новгород, от Литвы - ты, князь…

Остальную дорогу князь ехал молча, раздражённо припоминая разговор со стариком. Не раз приходилось ему слышать подобные слова.

«Я о Руси не меньше московских князей радею, понапрасну попрекают меня».

Миновали берёзовый лесок, поднялись на холм. Тверь встала перед глазами позолотой куполов, зеленью садов, сквозь которые проглядывали избы и хоромы.

Александр осадил коня, смахнул с чела усталость, приосанился. Негоже князю въезжать в город с думами-заботами, с потупленной головой. Пусть зрят князя орлом, а не коршуном. Оглянулся на спутников, они тоже подтянулись. Стража, завидев князя, распахнула ворота. Коми пошли веселее. Вон и терем княжий. Но что это? Два конных ордынца зажали лошадьми девчонку, не дают пройти. Та, закрыв лицо платком, пытается вырваться, да куда там! А ордынцы знай горячат коней, гогочут.