На другом конце ответил женский голос.

– Здравствуйте, – сказал Турал. – Мне нужен профессор Хогарт.

– Его нет, – ответила женщина, – его номер временно переадресован к нам. Он в командировке, и с ним трудно связаться.

– Вы его супруга?

– Нет. Она скончалась неделю назад, – опечалено ответила женщина. – Я её сестра. – Затем послышались пронзительные вопли ребёнка. – Не плачь Майя, я иду, – крикнула она и со словами «Извините, мне надо идти» бросила трубку.

Он не стал перезванивать.

Приземлившись в аэропорту LAX, Турал выбрался на парковку и, сев в такси, на бортовом навигаторе отметил пункт назначения. Оплачивая поездку с анонимного крипто кошелька на коммуникаторе, который Оливер предусмотрительно пополнил перед его вылетом, попросил водителя вести машину на ручном управлении и ехать как можно быстрее, пообещав дополнительно отблагодарить.

После стихшего урагана погода в Калифорнии всё ещё оставалась пасмурной. Дорога была мокрой, на обочине автострады тут и там встречались снесённые ветром разбитые автомобили. Такси уже въехало в его городок. Показалась знакомая дорога, перекрёстки, поваленные деревья и затопленные улицы.

Зазвучала мелодия коммуникатора, это была Эллен.

– Турал, как ты? – спросила она.

– Уже доезжаю. Через пару минут буду дома.

– Я узнала. В вашем городе ураган повредил коммуникационное оборудование, и поэтому туда дозвониться невозможно. Но я дозвонилась до полицейского управления в соседнем городке. Они уже связались с вашим шерифом, он обязательно предупредит твоих родителей. Он уже в пути.

– Спасибо большое, – успел он произнести, когда заметил, как из-за угла выворачивает школьный автобус, незадолго до этого высадивший шестилетнего ребёнка.

– Гоните быстрее, – отчаянно крикнул он водителю.

Минуту спустя они остановились перед домом. Выскочив с такси, он забежал на лужайку. Двор его детства выглядел так, каким он его помнил. Одноэтажный дом с серыми окнами и белыми занавесками, серебристый «форд», припаркованный перед гаражом.

Шагая по мокрой траве, он переступил через столб. С торца дома подойдя к лестнице, поднялся на веранду. За спиной, в окне соседнего дома, где находился кабинет деда, зажегся свет. Не заметив на веранде велосипеда, остановился у входной двери, подумав:

Наверное, в гараже.

Повернул ручку двери, она, как обычно, оказалась не заперта, и он вошёл. Изнутри дом показался не таким большим, каким он его помнил, тёмный коридор – не таким уж длинным, а потолок – низким.

Из кухни послышался родной голос:

– Аббас, это ты? Здесь чем-то пахнет, – и через мгновение перед ним предстала она. Вопросительно подняв брови, она растерянно на него глядела.

Не успела произнести и слова, как он, шагнув к ней, крепко её обнял. Вздохнул – неужели успел?

Она не отпрянула и не испугалась, только оцепенела. Разум ей говорил, что перед ней незнакомец, но сердце подсказывало иное. Она в замешательстве, коснувшись ладонью его спины, спросила:

– Извините, вы кто?

Он уже не слышал, с влажными от слёз глазами только успел промолвить:

– Где…

Остаток фразы утонул в грохоте, под ногами содрогнулся пол. Из открытой двери гаража, вырываясь на свободу, полыхнуло оранжевое пламя, обжигая горячим дыханием. Ударной волной их отбросило к стене, градом металла и дерева рухнул потолок. Он держал её за руку, и последнее, что запомнил, – тёплая ладонь.

* * *

Раскачивая фонарные столбы, порывистый ветер неумолимо хлестал зёрнами дождя по оконному стеклу, оставляя на поверхности длинные косые полосы. Облокотившись на подоконник, Турал наблюдал, как капли, стекая по стеклу, друг за другом, повторяли пути своих предшественников. Закрыв глаза, ребёнок лбом прижался к холодному стеклу, произнеся:

– Мой путь будет другим.

– Турал, иди сюда, – позвал его дядя.

Он подошёл, бабушка Амалия, сидевшая рядом с Замилем в коридоре госпиталя, взяла внука за руку и сказала:

– Турал, ты уже взрослый. Мы сейчас зайдём к нему. Если он спросит, ничего ему не говори, просто молчи.

Мальчик, опустив глаза кивнул.

Час назад с ними связались из госпиталя, сказав – Аббас вышел из комы, и состояние его стабильно. После двух суток, показавшихся для них вечностью, они незамедлительно приехали в госпиталь. Они пока не знали, что ответить ему, если он спросит о Марии.

Из реанимационной палаты вышла врач, подойдя к ним, обратилась к Амалии:

– Вы его мама?

– Да, – с волнением ответила она. – Как он?

– Он проснулся. Зовёт вас. Можете пройти.

– Мы можем вместе пройти? – спросил Замиль.

– Да, но ненадолго, он очень слаб. Запомните, кроме тяжёлой черепно-мозговой травмы и ожога лица у него ожог дыхательных путей. Говорить ему трудно и волноваться нельзя.

Он был в палате один. Полулёжа сидел на больничной койке, и был подключён к медицинским аппаратам всевозможными трубками и проводами. Голова забинтована: видны были только похожие на бойницы прорези для глаз и рта.

Бросившись к нему, Амалия взяла его за руку и надрывно всхлипнула:

– Ты звал маму? Я здесь. Сынок, держись, всё будет хорошо.

С трудом разлепив веки, он взглянул на неё сквозь прорези для глаз, затем бросил взгляд на ребёнка за её спиной, у которого была забинтована рука. С недоумением отдёрнул руку, поднёс к лицу и слезящимися глазами всмотрелся в шрам на своей ладони.

Истошно свистя дыханием, с трудом просипел:

– Мария…

Зарыдав в отчаянии, Амалия отступила. К нему, бьющемуся в конвульсиях, склонился Замиль и, хватая его за руку, произнёс:

– Прости, Аббас, но такова воля Всевышнего.

На следующий день его перевели в отделение общей терапии. Ночью того же дня он отправил сообщение Замилю – просил приехать в госпиталь, взяв с собой для него одежду.

Посреди прохладной ночи грузовик Замиля остановился во дворе разрушенного дома.

– Приехали, – убирая руки с руля, произнёс Замиль. Приоткрыв дверь, он хотел сойти.

– Постой, – протянув руку, просипел он. Через прорези в бинтах на голове он смотрел на то, что осталось от дома; руины были окружены ленточным заграждением.

– Ты устал, – сказал Замиль. – К утру, пока тебя не спохватились, ты должен вернуться в госпиталь.

– Я не твой брат, – судорожно простонал он. – Он там, под этими завалами!

– Знаю, – захлопнув дверь, мрачно ответил Замиль. – Эти дни мы были заняты похоронами. Я только вчера из госпиталя забрал одежду, которая на тебе была.

Замиль потянулся к заднему сиденью. Взяв оттуда сумку, положил ему на колени.

Открыв сумку, он увидел на обгоревшей куртке два коммуникатора и паспорт на имя Оливера Миллера, который до этого был спрятан в потайном кармане.

– Сегодня бригада следователей разбирала завалы, – угрюмо продолжил Замиль. – Но раньше них я прошлой ночью нашёл своего брата, – заявил он. – Я никому не сказал, в ту же ночь похоронил его рядом с отцом. Не хотел, чтобы врачи-кяфиры[1], вскрывая его тело, надругались над ним. Об этом знает только моя семья и близкий друг. В ту ночь, когда мы были в госпитале рядом с тобою, моя жена осталась с детьми в доме одна. Ночью она проснулась и обнаружила, что племянник выбежал во двор. Вышла его искать и увидела нечто ужасное. Такое, что до сих пор не может прийти в себя. В этих руинах копались и что-то искали. Ребёнка они не тронули, он ничего не помнит. Они сняли с его ладони повязку. Теперь скажи: какое отношение к нашей семье имеешь ты? На фото в паспорте ты похож на моего брата. Знаю, тебе трудно говорить, но, кто бы ты ни был, тебе придётся объяснить.

Оставшуюся часть ночи они провели в автомобиле. Он с трудом набирал текст на коммуникаторе. Замиль внимательно читал записи, настороженно задавал каверзные вопросы о своей семье, о расположении предметов в доме. На рассвете они уехали на кладбище, затем вернулись в госпиталь.