- Ключевое слово "как-нибудь", любовь моя, это традиционное обещание тому, кого никогда больше не увидишь.

- Я думал, она в Молдавию двинулась.

- Я в пятницу занят, - буркнул Богданыч.

- Чем?

- В церковь пойду, молиться за упокой души одного своего друга.

- Лева, а ты?

- Сама видишь, не то время.

- Знаете, я была о вас лучшего мнения. Месяц прошел и все?

- Месяц?

- Это же Надежда Федоровна! Она именно нас позвала, кто был тогда. Женя пойдет, Ида с работы пораньше отпросится. Ну, ребят! По голосу было ясно, что для нее это важно.

- И куда ехать? - спросил Порох, пожав плечами на скептический взгляд Богданыча. - Тебе хорошо, а Тома мне ужины готовит. Нельзя злить того, кто имеет доступ к твоей еде.

- Я письмо вам отправила. Почту проверяете, вообще?

- Щас гляну... Че? Это где? Че уж сразу не в Выхино?

Богданыч откопал письмо почему-то в спаме:

- Ресторан "У тети Сони"...адрес: жопа мира. Ну как тут откажешься? Ладно, я буду.

- Лев?

- По фиг.

- Да или нет?

- Да. Письмо еще раз вышли, я, видать, удалил.

Ресторан "У тети Сони" находился в месте, в котором при других обстоятельствах Богданыч не решился бы даже в туалет сходить, не то что поесть. Жуткие окраины Кузьминок, завязшие в социалистическом быте и  древнерусской тоске. Мамонтов мысленно попрощался с тачкой и порадовался тому, что все-таки заставил Перемычкина поехать с ним, а не своим ходом.

- Видишь вывеску?

- Нет, - Женя развернул бумажку. - Тамара схему присылала, - он повертел листок. - Туда вроде, за гаражи.

- Туда, так туда. Что-то там точно есть - либо трупак, либо ресторан. Где Томка?

- Не знаю, - ответил Женя быстро.

- Щас я ей наберу...

- Не надо.

- Чего не надо?

- Она смску прислала, что приболела...

- Вот, красотка! - Богданыч застрял ногой между железными прутьями. - Минное поле, блин! Все мозги проела, а сама не при делах.

- Она очень сожалела. И еще вот написала, что Юра и Лев на месте.

- А че мы тачку их не видели? Это, вообще, здесь?

- Граффити! Карлик с длинным носом, Тамара про него в письме писала.

- Передай Тамаре, что это не карлик с длинным носом, это мужик с большим...Твою ж! Осторожно! Люк открыт.

Но несмотря на страшный фантик, конфетка, то бишь ресторан, оказался уютным и даже атмосферным: стены были обиты темным деревом, добротные столы, на полках - гжельский фарфор и бумажные кораблики, по залу щеголял официант в красном расшитом кафтане. Но особенно Богданыча поразила шикарная хрустальная люстра и пианино в углу. Вот тебе и Кузьминки.

- Богданыч, сюда! - Порох махал руками так, словно они не в паре метрах от него, а на другой стороне улицы.

- Хороши, - Богданыч бросил взгляд на полупустую бутылку "Журавлей".

- Мамонт, это мы со страху! Лева предлагал вернуться домой за охотничьими ружьями, но я здраво рассудил, что проще нажраться. Мы ж на оленях добирались!

- А Ида где?

- Опаздывает, с работы не отпустили. Женечка, ненаглядушка, а тебе - штрафную!

- Не надо ему.

- Тогда тебе за двоих.

Богданыч опрокинул рюмку и отщипнул бородинского хлеба:

- А виновница торжества?

- Ты не поверишь, Мамонт! Она, оказывается, поет здесь по пятницам!

- Шутишь?

И тут он увидел Надежду Федоровну. Она вышла со стороны кухни, вернее выплыла - в черном длинном платье с люрексом, с распущенными волосами и взглядом царицы. Царицы ресторана "У тети Сони". С дальних столов раздались редкие хлопки и чье-то хмельное: "Богиня! Богиня!" Богданыч оглянулся и заценил колоритных персонажей а-ля "девяностые живы". За пианино уселся грузный старик.

- Добрый вечер, господа, - проговорила грудным голосом царица. - Сегодня в этом зале присутствуют мои друзья... - Надежда Федоровна кокетливо стрельнула глазками в их сторону. Справа от них мужик в тельняшке начал бить о край стола воблу да так усердно, что у рыбины отлетела голова. - И первую песню я хочу посвятить им.

Песня была выбрана, что говорится, неформат, но пела Надежда Федоровна с душой, и Богданыча неожиданно отпустило.

Вестимо, не без помощи "Журавлей", но он забыл на время про злополучный проект, засранца Корольчука и Перемычкина, которому, собаке, непонятно, что еще для счастья надо.

<i> Ангел моей печали,

я вижу: ты сам не рад,

и этот жребий тебе самому,

по-моему, странен,

но ты меня ранишь и ранишь -

навылет на этот раз. </i>

В сущности, когда еще так славно посидишь: у черта на куличиках под, ядрена-матрена, пение царицы Кузьминок - с двумя лучшими друзьями и с драгоценнейшим алмазом души своей. И плевать, что друг оказался вдруг, а алмаз нос воротит и на звонки не отвечает.

<i> Не бойся, теперь я знаю все

- тебе пришлось это сделать со мной

средь сада земного, печальный ангел мой.* </i>

Последующий репертуар Надежды Федоровны включал и "Червону Руту", и "Смуглянку", и "Бегут ручьи", и бухалось бы под него чудненько, но первая песня подействовала на Богданыча магическим образом: он отодвинул бутылку в сторону и наклонился к Корольчуку:

- Вот знаешь, Лева, почему ты сука такая?

- Богданыч, это софистика! Вопросик с закавыкой!

- Отвали, Порох! Я Лёву спрашиваю.

- Порох, правда, помолчи.

- Ты ж меня, Лева, этому научил!

- Ты ж меня пидманула, ты ж меня пидвела, ты ж меня...

- Врежь ему, блять!

- Юр, заткнись! - Лева сфокусировал взгляд на Богданыче. - Чему научил?