В плеере гремит Rage — Kill your Gods — мне в песне чудятся около-фрейдовские мотивы, но зато в тему. Если закрыть глаза, то нас останется трое — я, музыка и мое безумие.

На улице жарко и влажно, с неба капает мелкий дождь. И мы идем по колено в грязи — снег не успевает окончательно растаять и высохнуть, как падает снова — поэтому у нас теперь всегда грязь и слякоть. Зато в Норильске температура 50 по Цельсию. Плюс, конечно.

Где-то в северном районе завелась стая оборотней, сожрала с сотню человек, вот капитан и решил навести хоть какой-то порядок. Тем более точное место расположение стаи тайной не было, пули из серебра на вервольфов вполне себе действовали, так что ничего страшного. В общем, по сему поводу мы и чавкаем по лужам, надо сказать.

Проф пытается давать последние указания — стоять в сторонке, ни во что не вмешиваться и те де, и тэ пэ. Интересно, зачем мы с Максом так ему нужны. Не помогать же, в самом деле?

— Сняла бы ты наушники, — советует зануда Макс.

— Зачем?

— Ну, вдруг не услышишь, как кто-то подкрадывается? — доносит великую тайну он. Будто я не в курсе, что в наушниках по нашим временам ходят только самоубийцы.

Конечно, я их не снимаю. Нет, не из упрямства, просто — что я сделаю, в любом случае?

Идем, конечно, пешком. После того, как часть машин обрела разум — привет тебе, кинговская Кристина — все стараются придерживаться здорового образа жизни и ходить пешком. Да и бензин ныне дорогой.

Микрорайон, где поселились оборотни тихий, вымерший. Тишина давит на меня, выворачивает на изнанку, и я включаю музыку погромче, игнорируя запрет капитана и осуждение трусишки Макса.

Люди нервно оглядываются по сторонам, ожидая нападения. Будто это не мы пришли убивать.

Как там, в этих старых заветах неизвестно кого — око за око? Почему-то в последнее время более одобряю гуманизм и права человека.

Они возникают серыми тенями, словно сотканные из тумана, выплывают клубками шерсти из стены дождя.

Дождь льет все сильнее. Зачем именно сегодня? Нельзя было отложить на более сухую погоду, которая будет… когда-нибудь. Наверное. Не уверена.

Раздаются автоматные очереди, где-то вдалеке женский визг, прорывающийся даже сквозь музыку. Громче. Еще громче.

Люди пока наступают, но каждый шаг дается тяжело. Трупы оборотней и людей в черной грязи. Громче уже некуда.

Мне кажется, меня кто-то зовет.

Кто-то важный.

И я иду.

Какого черта я делаю? Зачем надо было лезть в самую гущу свалки и почему меня никто не остановил?!

Наушники слетают в грязь и больше нет музыки, одни крики. И я кричу в ответ.

Оборотень прыгает прямо на меня, пытаясь вцепиться в горло. Выставляю вперед руку, все же отгрызенная рука не так фатально. Не везет мне на оборотней.

Я смотрю в почти человеческие глаза на лице твари. На что-то надеяться — смешно. Что до того, что это когда-то было одного вида со мной, если оно жаждет крови и мяса? Кого-то когда-то останавливало от убийства такая эфемерная вещь, как то, что тот, мешающий другой, такой же, как и ты?

У твари человеческие глаза и совсем не волчьи лапы — скорее, обезьяньи. Тварь вцепляется мне в руку, чудом не отрывая ее от предплечья, и можно унюхать запах гниющего мяса из ее пасти, которая уже совсем близко.

Автоматная очередь прошивает тело твари насквозь, и мне остается возблагодарить кого-то за то, что серебряные пули их, в самом деле, убивают. Я смотрю в серое стальное небо, с которого мелко и неуверенно падают капли дождя. Как будто кто-то там, наверху, плачет. Небесная панихида, что б ее.

Тело оборотня прямо на мне, и сдвинуть его, чтобы вылезти из-под мертвой туши не получается. Слишком уж тяжелая эта тварь.

Я вся в крови, куртка промокла насквозь, на моем лице кровавые разводы и капли слюны, стекающие из пасти агонизирующего оборотня. В человека он, увы, не превращается. А жаль, так у меня был бы шанс столкнуть с себя эту тушу.

Рука словно отнимается, немеет. Наверное, ее придется отрезать.

Немного обидно — в первый раз на охоте, и так получилось.

Как меня зовут?

Меня как-то зовут?

Кто-то зовет?

Мне кажется, я растворяюсь в темноте.

Человечьи крики и матерная ругань смешиваются с жутким, пробирающем до глубины воем. Мы, те, кто остались и те, кто были людьми продолжаем умирать в этой черной грязи.

— Вот идиотка малолетняя, — доносится до меня, и это самое цензурное из того, что я слышу.

Меня буквально выдергивают из-под мертвой туши, и ставят на ноги. Спасибо тебе, добрый человек с автоматом.

— Беги в ту сторону, к пятиэтажке, — бросают мне, — там наши собрались.

Да вижу уже, то место прикрывают. Там вроде все раненые и проф с его мертвечиной.

На кой я, дура, вообще сюда влезла? Что мне на базе спокойно не сиделось?

Конечно, я бегу, спотыкаясь, оббегая трупы, своих и чужих.

Как сейчас вообще различить, кто свой, а кто чужой?

У мертвецов знакомые лица и нет имен. Зачем вообще имена, не понимаю?

Я вся в крови, и по руке стекает кровь. Рукав порван. Внутри белеет кость. Нервный Макс опять интеллигентно блюет в сторонке.

Проф смотрит на меня осуждающе недовольно, морщит длинный нос, оглядывая мою висящую плетью руку.

— Мира, девочка моя, надо бы быть аккуратнее, — шипит проф, и мне кажется, что я вижу раздвоенный змеиный язык, исчезающий за острыми мелкими зубками.

Наши уже почти оттеснили оборотней, серебряные пули — это вещь.

Макса почти отпускает.

— Слав, ты к-как? — голос приятеля дрожит.

— Я норм, — почему-то рука совсем не болит. Шок?

Там, за стеной дождя опять кого-то загрызли и пристрелили.

Пусть нам повезет.

Из моего кармана на землю падает монетка. Медленно и беззвучно падает в грязь. Реверс — аверс. Удача-неудача.

Я так хочу, чтобы нам повезло.

Нам, конечно, не везет. Кровавая сцена пополняется еще действующими лицами. Уже другие зубастые тени падают сверху. Н-да, трудно было ожидать, что враг будет прыгать на вас с крыш пяти- и девятиэтажек. Трудно, но можно.

И какой… нехороший человек… сказал, что вампиры и оборотни враждуют?

Где-то среди танцующих со смертью фигур я вижу знакомую курку. Привет тебе, дорогая подруга.

Перевес, кажется, уже не на нашей стороне. Профессорские гули, конечно, сила, но их мало. Бойцов капитана также становится все меньше, и мы медленно отступаем.

— Твою ж…, - злится капитан. — какого черта вообще происходит?!

Я забыла, как зовут нашего командира. У него есть имя?

Нас становится все меньше и, видимо, уйти не получится, потому что твари загнали нас в тупик. Капитан пытается вызвать подмогу, но рация закономерно не работает.

Не повезло.

И, видимо, не только нам одним.

Раньше твари не работали в команде. По крайней мере, твари разных видов. Что будет с нами, если они, эти порождения чьего-то несомненно злого разума, объединятся?

— Кажется, у нас скоро будет переворот, — в школе нам в очередной раз соврали. На этот раз про то, что человек, типа, Царь природы. А может, наше царство заканчивается… Революция, чтоб ее.

Или Эволюция.

— И что это значит? — неприязненно косится капитан.

— Это же элементарно, Ватсон, — истерично смеюсь, не в силах прекратить, — они договорились.

— Что?! — загиб, который выдает капитан, восхитил бы любого самого продвинутого боцмана. Да даже я часть слов и не слышала — в капитане до этого часа был зарыт явный филологический талант.

— Мира права, — кивает проф, сурово поправляя пенсне, — если они разумны и договорятся, то нам осталось недолго.

Проблема только в одном. Кто такие они? Ведь они — это бывшие мы.

Я смотрю в стальное, равнодушное небо. Кажется, я вспомнила.

Меня зовут…

Мы отступаем — хотя, казалось, куда, если впереди — тупик? Тупик и смерть… Разве бессмертные умирают?