Когда их группа двинулась вперед, солдаты уже приступили к работе. У края причала стоял офицер с тростью под мышкой и наблюдал за разгрузкой так, словно это было рытье окопов или похороны павшего в бою. Проходя мимо, Найт бодро поздоровался с солдатами и выжидательно склонил голову, но они, казалось, были слишком погружены в работу и не заметили его.

Он разозлился, когда обнаружил, что его поставили на разгрузку цемента. Ему не хотелось спускаться в трюм: цементная пыль попадала в нос и заставляла чихать. Он всегда был предрасположен к сенной лихорадке; и никогда ведь не знаешь, где свое здоровье погубишь. Он также слышал, что от этой пыли, если сильно надышаться ею, можно заболеть туберкулезом. Значит, следует соблюдать осторожность. Поэтому он остался на палубе и сказал остальным, что будет помогать подтягивать канат через крышку люка, если его заест. Ему не трудно было убедить их в том, что это очень важная мера предосторожности. Тем более, что большинство из них были новички и ничего в этом деле не смыслили. Чувствовалось, что им на все наплевать. Что ж, приходилось самому о себе заботиться. Ведь никому до тебя нет дела.

Механик был явно возмущен его притворством.

— Убирайся с палубы! — снова закричал он. — Почему ты не спускаешься в трюм? Принимайся за работу. Ну что ты тут без толку околачиваешься?

Механик был из другого отделения профсоюза. Когда встал вопрос о том, поддержать ли грузчиков, они незначительным большинством голосов решили продолжать работу, но ясно было, на чьей стороне симпатии этого механика.

Когда лебедка опять заработала, Найт оперся о поручни. Вся беда в том, рассуждал он, что профсоюзу, видно, невдомек, какие сейчас трудные времена, сколько надо денег, чтобы прожить. А тебе выдают жалкое пособие по случаю локаута — всего несколько фунтов, попробуй-ка продержись на них. Среди бастующих были такие, которые работали уже много лет, а пособие получали одинаковое с теми, что проработали всего несколько месяцев. Разве это демократия? Руководителям союза при этом живется неплохо — можете не сомневаться, да и тем, кто состоит с ними в дружбе, тоже. По всей видимости, никто из них никогда не нуждался в деньгах.

Разве они не понимают, что у каждого человека могут быть свои потребности. В конце концов, ведь работаешь в порту вовсе не потому, что тебе это нравится. Да и кому может нравиться эта работа? Делаешь это ради заработка. А вот теперь ты лишился заработка и живешь на ничтожные гроши, и они думают, что этого достаточно, чтобы свести концы с концами. И еще не разрешают браться за другую работу. А что ты, не человек, что ли? И какое тебя ждет будущее? Работаешь ведь только ради заработка, и вот из-за того, что нескольким коммунистам захотелось заварить всю эту кашу, ты и этого лишился.

Он задолжал на скачках букмекеру больше сорока фунтов, и тот ему прямо сказал, что если он не выплатит хотя бы десяти, то больше не сможет делать ставки. Потом новый костюм, который он сшил себе из красивой синей материи, — он украл ее в порту за месяц до забастовки. Портной сказал ему, что не отдаст костюма, пока за него не будет уплачено, а ему до смерти хотелось надеть этот костюм. Ему осточертело выпрашивать у всех деньги на талоны в столовую. Он давно задолжал своей квартирной хозяйке, и старуха мстила ему тем, что готовила отвратительную еду — только в армии он ел подобную гадость. А тут еще взносы за машину… Господи, ну как человеку жить на свете? Если он честно отработал день, ему должны за это честно заплатить — он так считает. А если он иногда и позволяет себе передышку, то кто этого не делает?

«Что там еще такое?» — вдруг подумал он.

За воротами порта, на углу улицы собралась толпа: мужчины в рубашках с расстегнутыми воротничками, со сдвинутыми на затылок шляпами и подтяжками поверх свитеров. В первое мгновение ему показалось, что произошел какой-то несчастный случай или кто-то устроил драку. Потом он заметил, что взгляды всех этих людей устремлены в сторону порта. Слышался гул голосов, суровый гул недовольства. Дюжина полицейских патрулировала перед толпой и теснила людей назад, когда они пытались прорвать их цепь и перебежать на эту сторону улицы. Раздавались выкрики:

— Штрейкбрехеры! Ублюдки! Мерзавцы!

— Смотрите, вон он, Профессор!

— Привет, Профессор!

Осберт Свит, работавший на соседнем судне, поднял голову, посмотрел на толпу полным презрения взглядом, пренебрежительно повернулся к ней спиной и снова принялся за работу.

— Эй, Профессор, а ну поплавай, а мы посмотрим!

— Чтобы тебе захлебнуться, гад!

Полицейские расхаживали взад и вперед, размахивая дубинками. Пока что они никого не трогали.

Найт спрятался за рубку, но сделал это недостаточно проворно — кто-то узнал его.

— Смотрите, вон Фурункул!

— Эй, Фурункул!

Найт весь покраснел и крепко сжал кулаки. Если и было за что отвернуться от прежних друзей, так именно за это дурацкое прозвище.

Приземистый парень в рабочем комбинезоне отделился от толпы и, незамеченный полицейскими, помчался вдоль набережной, лавируя между машинами. Он ухватился руками за решетку на воротах и, прижав лицо к железным прутьям, закричал солдатам:

— Слушайте, ребята, слушайте! Знаете ли вы, что это за твари, с которыми вас заставили вместе работать? Может быть, вы и не виноваты, вам приходится это делать: приказ есть приказ. В таком же положении был и я, и большинство моих товарищей, там, в африканской пустыне, да и в Италии, и в других местах. Тут нас много таких, которые побывали в трудных переделках. Мы там не загорали, как те штабные крысы, что сейчас в полиции служат…

Полицейские усиленно теснили толпу назад. Люди видели, что для их товарища дорога каждая минута, и старались создать как можно больше суматохи и шуму и отвлечь тем самым внимание полиции. Ветер гнал вдоль канавы газеты, сор.

— Слушайте! Знаете ли вы, что такое скэбы? Вон те самые и есть скэбы — присмотритесь к ним хорошенько, вы их быстро распознаете. Скэб — это тварь, которая пресмыкается. Увивается около сержанта, или младшего лейтенанта, или около другого чина повыше, и пресмыкается все время, если есть в том выгода — законченный подхалим — знаете такого? Всем готов служить. На седьмом небе от счастья, если ему бросают подачку. Ничтожную подачку. Как только он ее получает, ему хочется еще. Он лижет им зады, и снова получает подачку, и просит еще. И тут-то он уж возомнит себя властелином и садится всем на шею. Все вы знаете такого — посмотрите: вон он!

Солдаты прекратили работу, стояли и слушали с заинтересованным видом. Некоторые усмехались.

— Если вы сидели когда-нибудь за решеткой, вы бы сразу распознали скэба. Это он, скэб, доносит обо всем стражникам, чтобы получить пару жалких сигарет. И когда вы наконец до него добирались, что вы с ним делали, а? Скэб — это тот самый подлец, который увивается за твоей женой, пока тебя нет дома. Он предает тебя в лагере и на судне. Он предает тебя на фронте, если вообще туда попадает, он предает тебя в тылу, предает все время, потому что ни на что другое не способен…

Сержант наконец заметил оратора и остановил движение машин вдоль набережной. Трое полицейских побежали к нему.

— Слушайте! Любой, кто отнимает работу у другого, когда тот борется за свои права…

Он все еще кричал, когда полицейские схватили его за руки и потащили к полицейской машине, стоявшей у обочины. Человек вырвался, толпа расступилась, чтобы пропустить его, и он исчез в гуще людей, запрудивших улицу, и затерялся там.

Полицейские, взявшись за руки, образовали цепь и стали медленно теснить толпу назад. Шум улегся, но, перекрывая гудение автомашин, порой раздавался пронзительный крик:

— Скэбы! Мерзавцы!

Найт вышел из-за рубки. Они теперь знают, что он больше не с ними, это ясно.

— Ну и нахальные же они, — сказал он, обращаясь к механику. — Нахальства у них не меньше, чем у Неда Келли[13].