Механик отвернулся.

Солдат с усталым видом прокатил по пристани тележку с котелком и кружками. Найт облизал губы.

— Вот это здорово! — крикнул он. — Наконец-то перерыв!

— Да, видать, ты совсем выдохся, передохнуть хочешь! — сказал механик.

Он крикнул людям в трюме. Команда грузчиков поднялась наверх, счищая цементную пыль с комбинезонов, сморкаясь, отирая лбы.

— Сейчас бы неплохо выпить, — сказал Найт. — Черт, ну и высушивает же этот цемент глотку!

— Да ну? — сказал механик. — Ты-то как это заметил?

Солдаты, работавшие на соседнем судне, уселись на пристани вокруг котелка с чаем. Они курили и потягивали чай из жестяных кружек.

Заметив подходивших грузчиков, солдаты поставили кружки и поднялись.

— Оставили нам немного, ребята? — спросил Найт.

Солдаты повернулись и стали подниматься по трапу. Один задержался.

Найт подошел и заглянул в котелок.

— Нам хватит, — крикнул он через плечо остальным рабочим и потянулся за кружкой.

Солдат пнул котелок ногой. Котелок с грохотом опрокинулся. Чай расплескался по сторонам и по каплям стал протекать в щели дощатого настила.

Солдат сплюнул и быстро пошел прочь.

Перевод Ан. Горского

Для Фила Бэрке настали трудные времена. Мастер на все руки, он с некоторых пор напрасно обивал пороги в поисках хоть какой-нибудь работы. 1951 год, когда произошли крупные выступления рабочих, застал его на выборном посту в профсоюзе, а когда все кончилось, Фил бросил сезонную работу и решил устроиться на постоянное место где-нибудь поближе к центру города. Тут-то и выяснилось, что охотников нанять Фила не находится. Даже в муниципалитете, где он раньше работал, ему ответили, что вакансий, к сожалению, нет, хотя в газете каждую неделю появлялись объявления муниципальных отделов о найме рабочей силы.

Правда, все это было для него не впервой, но теперь, к сорока семи годам, он потерял вкус к подобным передрягам, если даже когда-нибудь его имел. Забот хоть отбавляй: за дом плати, за обучение двух дочерей-подростков плати. А тут еще по болезни и ему и жене летом позарез нужно выехать куда-нибудь за город.

В свое время Фил был игроком в регби, чемпионом велосипедных гонок, профессиональным боксером; довелось ему побывать батраком и шахтером, проходчиком туннелей и забойщиком скота, объездчиком лошадей и такелажником, железнодорожным обходчиком и барменом, санитаром в психиатрической больнице и охотником; он занимал пост то председателя, то секретаря профессиональных союзов, был делегатом профсоюзных советов и рабочих комитетов; во время войны сражался в звании сержанта в Ливийской пустыне и в Италии; был кандидатом на выборах в парламент и в муниципальные органы. А теперь, как ему казалось, он стал ничем; не раз уже Фил спрашивал себя, что принесли ему прожитые годы. Ожесточенный, он сидел дома и размышлял. Все чаще и чаще возвращался он к тем дням, когда был мальчишкой, рос на ферме на юге страны — холмы, побеленные утренним инеем, свежий ветер, качающий деревья, клочья тумана, тени облаков на траве, птичий гомон в зарослях… И чем сильнее его охватывали воспоминания, тем больше он расстраивался: нет, теперь, наверное, нечего и думать выбраться из города.

Однажды в конце осени без стука распахнулась дверь и в комнату ввалился старый Билл Бейли.

— Привет, привет, привет!

Фил сидел перед камином, утонув в кресле, но при виде Билла вскочил и схватил его за руку.

— Как я рад, старина!

Жена Фила принялась хлопотать по хозяйству, а Билл пододвинул кресло к огню.

— Слышал я, трудновато тебе приходится?

Фил пожал плечами:

— Ты же знаешь. И надеяться не на что.

— Да, да, — кивнул Билл.

В свое время Биллу тоже пришлось несладко. Накануне первой мировой войны, вскоре после женитьбы, он купил в графстве Кинг ферму — восемьсот акров каменистой земли и холмов. Сосед Билла, австралиец, помог ему обработать участок. Потом Билл помог австралийцу, и они стали хорошими друзьями. Как-то агент, посредник по продаже ферм, обратился к ним с предложением купить у них фермы, но только обе сразу, чтобы объединить в одну. Они согласились (земля оказалась настолько плохой, что друзья были рады любому покупателю) и получили хорошую цену. Австралиец решил переждать с год, не обзаводиться новой фермой. А у Билла уже появились дети, ему нужно было их кормить. Он купил тысячу акров в Вайрарапе, и дела у него стали налаживаться, но в 1922 году наступили тяжелые времена, Билл не сумел вовремя выкупить закладную, и ферма пошла с молотка. Конечно, он не оказался бы в таком положении, если бы, как его дружок австралиец, немного повременил с покупкой участка.

У Билла нашлись знакомые среди агентов по продаже движимого и недвижимого имущества. Они и подыскали ему работу — производить оценку и изъятие предназначенного к продаже с аукциона имущества тех, кто просрочил выкуп закладных, — этим неудачникам разрешалось оставлять себе лишь кое-какие вещи, не больше чем на двадцать пять фунтов, а все остальное распродавалось, так что после многих лет изнурительного труда они становились нищими. Плачущие женщины не раз умоляли Билла оставить им из вещей хоть что-нибудь сверх положенного — гарнитур мебели, пианино, дойную корову. Билл обычно отвечал: «Оставляйте, что хотите, только, чур, припрятать получше!»

Аукционерам вряд ли пришлась бы по вкусу такая щедрость, но к тому времени, когда они все разнюхали, Билл уже успел скопить кое-какие деньжонки и смог приобрести в другом районе небольшую ферму. Окрепнув, он купил еще одну, побольше. Но тут Билл понял, что ему осточертели те, кто наживается на фермерах, он бросил землю и перевез семью в город. Целых десять лет был портовым рабочим. В те дни люди тянули лямку восемьдесят часов в неделю, получали десять фунтов и считали, что им невероятно везет, потому что многие тогда бродили по улицам те же восемьдесят часов и ничего не получали.

Дети Билла росли и обзаводились семьями, жена умерла, а его все больше одолевал зуд странствий. Среди фермеров у него было много друзей — он приобрел их, когда работал оценщиком в Вайрарапе, и теперь разъезжал повсюду и брался за любую работу — батрачил, копал дренажные канавы, охотился на опоссумов, ставил изгороди — в общем занимался всем, что подвернется под руку. У него был акр своей земли, в основном под картошкой, двухкомнатное бунгало около Тасманова залива, дом в городе, и он сам решал, куда ему поехать и чем заняться.

— Я слышал, ты последнее время все киснешь, — сказал он Филу.

— Да. И нервы. Ужасно нервничаю. Удивляюсь, как только терпят меня домашние. Почти не сплю.

Билл наклонился и испытующе взглянул на друга.

— Послушай, а как насчет того, чтобы поработать вместе? Нужно поставить изгородь в графстве Нельсон. И семью сможешь содержать, и еще несколько фунтов прикопишь. Не успеешь и оглянуться, как чертовски тяжелая работа и горный воздух приведут тебя в чувство.

— Но я уже давно не ставил изгородей.

— Ничего, справишься! В прошлом году в графстве Бруклин я заработал за три недели почти полтораста фунтов. Не бойся, не прогадаешь. Со мной ты будешь как у Христа за пазухой. А как я готовлю, дружище!

Филу показалось, что на него повеяло свежим воздухом гор. Он встал.

— Договорились, старина.

Они ударили по рукам.

Билл отправился в Нельсон заканчивать переговоры о заключении контракта, а спустя десять дней туда же вылетел и Фил. С западного побережья Южного острова дул порывистый ледяной ветер. На аэродроме Фила захватил проливной дождь. Шлепая по лужам, он добрался до комнаты ожидания, где его встретил Эрни Честер, тот самый фермер, к которому они нанялись. Эрни еще до войны эмигрировал из Англии, некоторое время батрачил, а потом ему повезло: он женился на дочери преуспевающего хозяйчика, и тот помог ему обзавестись собственной фермой.