С начальником экспедиции все сложилось непросто: обе стороны предоставили своих руководителей, и Коллинз уже предвкушал постоянную грызню, учитывая снобизм хорошо знакомого ему Форестера, направленного от Британского музея, и жаркий нрав ирландцев, известный любому на этой планете. Однако реальность ожиданий не оправдала – ирландский археолог оказался флегматичным, как старый тюлень, огромным бородатым дядькой в бесформенной одежде, к тому же изумительно молчаливым. Звали его Боб О Грейди. Форестер сходу воткнул в него две словесные шпильки, но не увидел ни малейшего эффекта. А разве интересно подначивать дерево или камень? Так все и разрешилось.

Рыжеватого журналиста звали очень традиционно – Патрик О Доннелл. И штормовка на нем была зеленая, все по книжной традиции: рыжее и зеленое. C Коллинзом они быстро сошлись еще в автобусе, за ужином сели за один стол, с живостью обсуждая загадку трансваальских шаров, вмурованных в пирофиллит. Патрик утверждал, что это просто загадочные формы металлических вкраплений в породу, но Тому больше импонировала теория циклического развития цивилизаций. Ему нравилось думать, что за тысячи лет до каменного века десятки рас уже расцвели, достигли пика развития и пропали в дыму времени. И только изредка кто-то находил следы их существования, противоречившие всем линейным теориям, – такие, как эти шары: металлические, явно рукотворные, застывшие в осадочной породе возраста примерно двух с половиной миллиардов лет. При этом шары были такими твердыми, что даже сталь не оставляла на них царапин.

Коллинз всегда хотел стать свидетелем подобных раскопок. Только, похоже, теперь теория циклического развития цивилизаций для него лично подтверждалась несколько иным образом.

Состязаясь в остроумии с Патриком, рассыпая вокруг тонкие улыбки, поглощая жареную рыбу и бутерброды, Том все время чего-то ждал. Да еще татуировка с самого приезда в Хоут непрерывно жглась, будто он держал за пазухой горячий камень.

– Ребята, завтра встаем рано, так что не засиживайтесь в баре. Пойло здесь крепкое, – это подошел к ним Форестер и счел нужным дать ценные указания.

Форестер был достойным выкормышем Вейка и даже некоторые его интонации перенял. Отец его прославился тем, что сразу после войны отрыл один из первых кладов в Снеттишэме, на обычном крестьянском поле – целую кучу торков. Форестер-младший перешел Британскому музею по наследству, попал в лапы к Алану и теперь пользовался всеми благами, которые давал сильный покровитель. Они с Томом были ровесниками и даже чем-то походили друг на друга: оба высокие блондины с голубыми глазами и изящными руками. Только вот у Райана Форестера и плечи были шире, и нервы крепче. Райан был из тех хладнокровных ребят, кто с одинаковой вероятностью и с одним и тем же выражением лица может вытащить тебя из пожара и пристрелить при необходимости. Женщины его обожали.

Но, как бы ни бесил Тома Форестер, спать все действительно ушли рано. Первый день, все жаждали, наконец, приступить – увидеть, почувствовать, причаститься. Хотя все равно журналисты серьезно приложились к бутылке местного крепчайшего виски. Такой повод, о чем вы! Просто нельзя не выпить.

***

Раскапывали с виду не очень большой холм. Однако можно было предположить, какой высоты он был в пятидесятых годах до нашей эры – скорее всего, с него прекрасно обозревались и пастбища, которые лежали тогда вокруг внизу, и лес, и море, и скалы. Внутри холма обнаружили большую залу, окруженную сетью камер поменьше, вокруг холма можно было различить следы круговых укреплений. И хотя при прежних раскопках обнаружили какую-то кухонную утварь, все-таки здесь не жили, а служили обряды. Нашли также сказочный по красоте медальон: сердцевиной ему служила серебряная пластина с ажурным трискельным орнаментом, вокруг шел бронзовый обод со вставками из эмали.

Вокруг медальона сразу же начались пляски. Он вызвал торжествующий вопль, только лишь блеснув из серой массы пыли, каменной крошки и земли, а дальше переходил из рук в руки: волонтеры чистили его подрагивающими пальцами, фотографы – обе молодые женщины – устроили целую фотосессию, Райан с большим любопытством вертел перед глазами, даже молчаливый Боб снизошел до того, чтобы величественно кивнуть.

Вечером всей компанией собрались в баре отметить первый день. Отмечать было что: откопали, конечно, лишь малую часть зала, но этого оказалось достаточно, чтобы понять – помещение имело круглую форму, кроме того, обнаружился желоб для воды, явно искусственного происхождения. Уже под конец тяжелого дня боги послали археологам совсем уж невероятное везение – показался фрагмент каменного алтаря, сплошь покрытый вырезанными рунами. Тут Том мысленно горячо поблагодарил первую экспедицию, которая провела самые скучные поверхностные раскопки и открыла прямой путь к сокровищам. Даже у молчаливого Боба светилось лицо, когда он рассматривал кусочек алтаря. Только вот Райан Форестер отреагировал на находку как-то странно.

– Неметон, – заключил он. – Но какой-то чудной. Раньше мы находили на этих землях грубые каменные круги, бревна, земляные валы… Находили шахты, куда сбрасывали жертв, черепа людей и животных, плетеные хижины… Желоб еще можно объяснить – допустим, так друиды позволяли течь священной воде, но алтарь… Такой тонкой работы. Знаешь, Боб… я бы предпочел найти черепа.

– Считал друидов грубыми каннибалами? – поинтересовался О Грейди. – А я вот напротив, поэтому нисколько не удивлен. Все логично. Желоба для воды, а наверху, очевидно, росла священная роща. Это святилище, а не дольмен. Так что алтарь здесь вполне уместен, а то, что это не просто куча камней… – ну уж извини. Видел, как тонко выделан медальон?

– Это меня тоже напрягает. Как-то слишком близко к поверхности мы его нашли.

Боб пожал плечами.

– Ты из тех, кто везде ищет ложку дегтя, Форестер? Узнаю английское занудство.

– А ты ничего не чувствуешь? Никакого негатива?

Боб поморщился и махнул рукой.

– Я чувствую восхищение работой древних, вот что я чувствую. Если речь об энергетике места, то да, конечно, ощущаю. Здесь творили обряды, Форестер. Здесь была магия. Чему удивляться?

– Была, – эхом повторил Форестер, скривил рот и надолго замолчал.

***

Вечером Райан тоже оставался замкнут – правда, никто не обратил на это внимания: он вообще говорил мало, хотя флегматиком, в отличие от Боба, не был. Просто не привык разбрасываться словами: обычно сразу делал, а не рассуждал. Коллинза чем-то и отпугивал, и притягивал этот парень – какой-то внутренней силой или чутьем, что ли. И вечером они с Патриком как-то незаметно к нему подсели.

– Чего грустишь, Форестер? – похлопал его по плечу Патрик. – Друидские боги, кажется, благоволят нам!

Журналиста уже порядком развезло, и личное пространство перестало для него что-то значить, поэтому он склонялся к начальнику экспедиции все ближе и ближе.

– А ты знаешь друидских богов? – поднял глаза на него Райан. – Удивительно, потому что ученые до сих пор ломают копья на этот счет. Духи природы? Будущие скандинавские боги? Туата де Данаан? А ты, значит, уверен, кто они такие. Да они тебе еще и благоволят.

– Я верю в Спираль Аннуна, если хочешь знать, – осклабился Патрик, и взгляд его сверкнул как-то уж слишком остро для захмелевшего человека. Да и сам голос незаметно изменился, стал глубже и мелодичнее, и Том поймал себя на том, что покачивается в такт словам, будто змея в корзинке. – Я верю в Страну юности, где живут без скорби, без печали, без смерти, без болезней, без дряхлости… В эту страну иногда можно перенестись живым, а иногда можно даже вернуться оттуда. А можно и не вернуться… Особенно в эту пору, да ты и сам знаешь…

– Красивые сказки, не более того, – холодно ответил Форестер и отхлебнул местного эля. – Не верю я в такую приторную сладость.

– В эту пору? – бездумно переспросил Коллинз, почему-то намертво застряв на отдельной фразе.

И тут же услышал, как будто вату из ушей вынули, хор тысяч голосов: то ли шепоты леса, то ли вой волков, то ли скрежетание когтей, то ли пение флейты, а вернее все вместе. Все это такой волной ударило в голову и растеклось по венам, что Тома подбросило на месте.