Он даже не мог сказать, от чего так извивается – от боли, от жара, от наслаждения, от переполнявшей его чужеродной силы. Начали ведьмы с ним на огромной кровати с балдахином, и Том было пошло ухмыльнулся при виде этих декораций, но мало-помалу декорации рассыпались, и теперь его елозило спиной по сырой траве, а над ним качалось огромной красной чашей небо, по которому метались верхушки яблонь.

Рыжие оторвались всласть – Том чувствовал себя кишками, выпущенными наружу, измочаленным куском мяса, побывавшим в пасти у стаи собак. Если раньше он был уверен, что уже участвовал в оргии, то сейчас понял, что был наивен, как дитя. Столько боли за несколько часов ему не доводилось терпеть ни разу, даже когда его избили завернутым в ткань обрезком трубы отморозки, нанятые недовольным его статьей бизнесменом. Но при этом он и кончил бесчисленное, как ему казалось, количество раз.

Он даже не мог различить теперь своих желаний – хотел бы он, чтобы это закончилось, или хотел, чтобы это продолжалось, или хотел умереть, или хотел чего-то большего, если бы его тело сумело это вынести. Страшная похоть разрывала его на части; ему казалось, если бы сейчас прилетел дракон, или появился оборотень, да хоть сам лесной царь, Том бы с жадностью принял любого из них, любое чудовище, втайне он даже жаждал этого, но плоть требовала пощады, и поэтому Том только вопил, будто его резали. Впрочем, резали его тоже.

– Ну что, остроносенький? – наконец спросила одна из троицы, целуя его во влажные кудри, прилипшие ко лбу. – Хватит с тебя?

Том заторможенно кивнул. При всех его кошмарных желаниях до смерти было рукой подать, и это даже ведьмы понимали.

– Человек бы на твоем месте давненько испустил дух, – утешила его вторая красотка и прибрала волосы, снова заколов их в небрежный пучок.

Они были очень красивы сейчас, сверкающе-рыжие, с яркими глазами, с нежной кожей, но показалось Тому или нет, что он видел иногда злобные оскалы вместо девичьих лиц? Это было неважно. Он же и сам теперь был не от мира человеческого.

– Я возьму одну из вас обратно, – сам не ожидая, хрипло сказал он – или же не он, а кто-то, находившийся в его теле. – Она пройдет со мной через границу. Сами выбирайте, кто.

Рыжие переглянулись и начали шептаться. Потом сестры одновременно показали пальчиками на Роуз, а та кокетливо опустила роскошные ресницы, точно девица на выданье. Впрочем, Том и так уже откуда-то знал, что это будет Роуз.

– Ты мне пригодишься, – сказал он. – Лепрекон, кажется, мертв, а вы же знаете, что Друид приставил ко мне Хранителя. Вот Роуз и будет настороже. Я хочу равновесия сил.

– Знаааем мы про вервольфа… – скривилась Роуз. – Только, дорогуша, я ведь тебя одного в холодной постели ночью не оставлю. И это будет не одна ночь.

Том со стоном поднялся и сел, оглядываясь в поисках одежды. Вокруг как-то очень быстро становилось темно.

– Как-нибудь справлюсь, – ответил он.

Ведьмы зафыркали, зашуршали приглушенными смешками, зашептались на ухо, точно обычные девчонки, только вот Том сильно подозревал, что этим девчонкам лет под тысячу.

Не переоценил ли ты своих сил, Том?

Не переоценил, пробурчала его вторая сущность. Эта красотка будет хорошей охраной, и время мы с ней проведем неплохо.

Глава 9

Пашка всегда любил этот день, хотя даже не помнил, когда начал его осознавать. День Вечного Шутника Джека, который однажды дошутился.

Его веселил весь этот антураж – в кофейнях и барах обычно выкладывали огромные тыквы с кривыми ртами, зажигали цветные свечи, вешали страшных кукол на стены и под потолок, персонал ходил в масках или с разрисованными лицами. А в последнее время, когда он заинтересовался друидами, у него прямо в животе подрагивало при мысли, что Самайн, ну или Хэллоуин, как большинство его называло, приближается.

Только вот между Самайном и Хэллоуином лежала пропасть, теперь Пашка понимал.

Волнение было радостным, хотя и немного детским, Пашка отдавал себе в этом отчет. Будто бы ему десять лет и он до сих пор верит в монстров из детских страшилок.

Хотя те страшилки, которые любил рассказывать Глобус – тот еще любитель саспенса, ухитрявшийся каждый свой урок превращать в триллер, к детским вовсе не относились. Дома у культуролога наверняка целая комната была набита раритетными ужастиками, каких в Сети уже не найдешь. Не говоря о перегруженной памяти ПК.

При этом смело утверждать, что с головой у Глобуса все плохо, не получалось. Он был одним из тех людей, что умело шифруют свои отклонения. Если и социопат, то высокоразвитый. Из него вышел бы хороший режиссер хорроров, это все признавали, но на уроках сидели раскрыв рот. В смысле выбора профессии Глобус определенно был в полном порядке.

Благодаря ему Пашка много разного узнал и про Самайн, и про друидов – такого, что, если выражать в цвете, оказалось бы кроваво-красным. И теперь еще больше жаждал съездить в места, якобы связанные с друидской магией: Ньюгрендж, Лугкрев, Мас Хоу, Холм Тары…

Но конкретно сейчас Пашка готов был лупить себя по щекам, как истеричку, – за то, что после рассказов Глобуса стал иначе относиться к некоторым вещам. Конечно, он бы первым поржал над некоторыми страшными байками, зайди речь о них в компании друзей. Он даже себе с трудом признавался – а признаться надо было, чувак, потому что от себя скрывать собственные же мысли вообще идиотизм – что ему сильно не нравилась идея этих самых друзей провести Хэллоуин определенным образом.

Совершенно, черт, определенным образом.

Пашка отлично знал, что друзья у него большие оригиналы. Лидия, сколько он ее помнил, всегда была странной, хотя из очень богатой семьи. Мать у нее крепко дружила с вискарем и была помешана на вечной молодости, а отца вовсе не наблюдалось. Может быть, поэтому красавицу Лидию иногда круто заносило. Пару раз ее находили в парке бродившей в состоянии транса, при этом почти голой. На вечеринках Лидия налегала на мартини и целовалась сразу с несколькими парнями, а в отдельные моменты выглядела так, будто ее сразила внезапная амнезия. Да и потом, не списывайте со счетов: именно таких кукольных рыжих блондинок с большими голубыми глазами чаще всего мочит в душевой неведомое зло.

И, разумеется, именно Лидию посетила эта чудесная идея.

Просто обалденная.

У Пашки не находилось слов, чтобы описать, как он счастлив был ее услышать.

Самое дрянное, что остальные чуть не запрыгали от восторга, в первую очередь лучший друг Пашки Стас (очевидно, из-за полного отсутствия воображения) и его подруга Алиса, мажорная брюнетка, единственная дочка главных спонсоров школы (отец и мать держали большую охранную фирму, поставлявшую доброй половине Москвы системы безопасности и секьюрити).

Каким образом они сошлись, у Пашки в голове не укладывалась. Стаса он знал с детского сада, и тот никогда не был супергероем. Да Стас и сам это сознавал – раньше, глядя на таких девчонок, как Алиса, только задротски вздыхал и возвращался к своим виртуальным игрушкам, шаркая кедами. И вдруг: вы сорвали джекпот, Станислав Смирнов, поздравляю, заберите ваш выигрыш, вам взболтать, но не смешивать?

В общем и целом, Пашка был рад за старого приятеля. Дружба с Алисой и самого Стаса вырвала из заклятого лузерского круга. Да так круто, что капитан лицейской хоккейной команды «Красные львы», самый заносчивый мудак в мире Макс Рогозин, даже не стал строить козьи рожи, когда тот попросился играть. И хотя тренер до сих пор патетично прикрывал глаза рукой, когда Стас выкатывался на лед, играл тот сносно.

Макс Рогозин был капитаном «Красных львов», мажором и красавчиком. Он по полгода проводил в Англии, где жил его отец, крупный писатель, отдыхал в Калифорнии и по-английски болтал лучше, чем по-русски. Сейчас, кроме всего прочего, он заделался бойфрендом Лидии.

Входил в их компанию еще кудрявый блондинчик Алекс с прозрачными глазами. По мнению молоденьких учительниц, внешность у него была ангельская, а вот по мнению Пашки – так совершенно стандартная для начинающего маньяка. Помимо учебы в школе Алекс периодически снимался для журнальных фотосессий. Периодически – потому что с синяками и порезами на лице хорошо выглядеть на фото проблематично. А отец Алекса частенько поколачивал, поговаривали даже, запирал на ключ в гардеробной и держал там часами. Впрочем, с Алекса синяки сходили как по волшебству, и кожа оставалась такой же бледной и прозрачной, как прежде. Левая бровь Алекса, кажется, была презрительно зафиксирована почти под прямым углом, а если уж он открывал рот, то оттуда лился чистый парализующий яд. В сочетании с его видом постоянной жертвы насилия это смотрелось убийственно. Иногда Пашка думал, что когда-нибудь Алекс поймет, как же ему нравятся кожаные ошейники и семихвостные плетки, которые продаются в магазинах для взрослых. Но пока до этого еще, видимо, оставалось какое-то время. Ну, Пашка на это надеялся. Хотя мог и ошибаться.