Имс вдруг почувствовал, как что-то едва слышно звенит в голове, точно комариный писк. И еще на виске бешено запульсировала жилка – казалось, вот-вот, и кожу прорвет.

– При чем тут мой сын, а, Корвус? – очень тихо спросил он и на этот раз действительно весь подобрался, как для прыжка, чтобы метнуться – и схватить за горло, он и безо всякого оружия на многое был способен и не настолько уж все забыл…

Но было поздно – скамейка опустела, огоньки исчезли, и только доска сиротливо лежала рядом, тоже пустая.

Имс выматерился сквозь зубы, подцепил доску и отправился домой. Надо позвонить Пашке – где он шляется на ночь глядя? Хотя с друзьями, наверное, они же всегда отмечают этот чертов клоунский праздник, неудобно разыгрывать мамочку…

Если бы Имс обернулся, то увидел бы, что у мусорного бака стоит какой-то бомж и пристально смотрит ему в спину. Совсем молодой еще бродяга в безразмерном коричневом пальто, смешной вязаной шапке, надвинутой по самые брови, он зябко потирал руки и, кажется, был чем-то очень расстроен. Постояв какое-то время на месте в задумчивости, он засунул руки в карманы, что-то пробормотал, и глаза его неожиданно сверкнули, как у кошки, только отчетливым золотым блеском. После этого у баков воцарилась уже полная темнота и тишина.

Только Валентина Петровна из двадцать четвертой квартиры, когда закрывала на ночь приотворенное окно, могла бы поклясться, что слышала странный звук, который даже и опознать не смогла. Ничего удивительного, ведь Валентина Петровна, всю жизнь проработавшая бухгалтером в одном толстом государственном журнале, никогда не состояла в королевской охоте, поэтому зов охотничьего рога не имел для нее никакого смысла.

***

Нечего волноваться, убеждал себя Имс, еще нечего волноваться, еще не настолько он впутался в эту историю.

Хотя кого он обманывал? Если раньше он опасался, что неведомое только зацепит его своим темным крылом и к прошлому уже возврата не будет, то теперь оно не просто зацепило – оно пикировало на него, как хищная птица пикирует на кролика, слепо бегущего по залитой солнцем равнине. На вымотанного беднягу уже упала ее большая крылатая тень.

Уж тебе-то, Имс, стыдно прятать голову в песок.

Телефон Пашки не отвечал, более того, был вне приема. И тут Имс, забыв ложное смущение, решил, как, в самом деле, истеричная мамаша, звонить по друзьям, наплевав на поздний час. В конце концов, молодежь в это время веселится, не так ли?

Однако кто-то опередил его, на экране айфона высветился номер одного из друзей Пашки, Алекса. Имс достаточно успел проанализировать их компанию, чтобы понять, что это плохой признак. Алекс не был самым близким другом Пашка, отнюдь нет. Но он был самым… бесстрастным, и логично было предположить, что именно ему поручили донести плохую весть. У Имса, повидавшего всякое, от этого блондинчика иногда мороз по коже пробегал. Главным образом, от тех историй, что рассказывали про него и его отца. И, насколько узнал Имс, большинство из этих невероятных историй, увы, оказались кошмарной правдой.

Хотя все эти подростки сильно удивились бы его осведомленности. Они-то, вероятно, думали, что он даже по именам их не различает.

Алекс был взволнован, и уже это заставило Имсово сердце дернуться. Он слушал сбивчивый рассказ, который то и дело прерывался каким-то шиканьем извне Алексовой трубки, женским, судя по всему, но Алекс отмахивался и продолжал. Так что Имс встал, не отрывая быстро нагревшейся трубки от уха, открыл холодильник, налил водки в первую попавшуюся под руку рюмку, выпил и спросил:

– А что вы делали в этом парке? На самом деле, Алекс? На самом деле? Хватит кормить меня байками про хороводы вокруг костра. Это был какой-то ритуал, скажи мне?

– Да, – сказал Алекс, и Имс почувствовал, как там, где-то на другом конце города, этот странный мальчишка обмяк и опустил плечи, точно перестал защищаться. – Это был ритуал Дикой охоты, мы хотели вызвать духов, чтобы почувствовать их присутствие, чтобы… побегать с ними.

– Чтобы побегать с ними? – застрял на нелепом глаголе Имс. – Да вы рехнулись, ребятки?

– Ну, – замялся Алекс. – Это же все… неправда. Мы думаем, Пашка объявится, просто он сразу не был доволен этой идеей…

– Еще бы!

– … и, возможно, он даже не побежал за нами. Может быть, просто направился в другое место. Разозлился и ушел. С ним такое бывает.

Имс кинул трубку.

Потом налил еще одну рюмку, опрокинул в себя залпом, вздрогнул и прильнул лбом к холодному стеклу окна. За ним разливались совсем черные, чернильные сумерки, как всегда бывает поздней осенью, когда еще нет снега, который светится изнутри.

Он сейчас возьмет машину и поедет в парк, это понятно. Но что делать в другом, глобальном смысле? «Продолжай играть» – что бы это значило?

Впервые Имс оказался в ситуации, которая напоминала болото со стелющимся над ним туманом. Он точно стал заложником, но чего и кого, даже не представлял. И это было хуже всего.

Только он переоделся и взял ключи от машины, как входная дверь хлопнула. Имс едва сдержал себя, чтобы пулей не вылететь в коридор. Вышел спокойно и спросил даже небрежно:

– Ну как, удачно отпраздновали?

Пашка кивнул, не поднимая головы, стащил один кроссовок, удерживая его за задник, потом второй. Сколько Имс ему ни говорил беречь обувь, все без толку – подростки! Но когда Пашка обернулся и улыбнулся, Имс тут же забыл о всякой обуви. Тот улыбался какой-то отстраненной, вымученной, словно бы черной улыбкой, какой Имс никогда раньше у него не видел. Он даже не мог представить ее на этом лице. Имс же знал его лучше, чем какое-либо другое, лучше даже, чем свое: частые родинки, подвижный болтливый рот, нос с узкой переносицей и широкими крыльями, густые изогнутые брови, нервные ноздри, длинные ресницы… Это лицо менялось каждую долю секунды, более живой мимики Имс не видел ни у кого, только вот теперь оно стало странно неподвижным, словно бы намертво впечатанным в задумчивость. И глаза были далеки, так далеки, точно Пашка видел перед собой что-то незримое. Еще он, по-видимому, мерз, поскольку с остервенением натягивал рукава худи до самых кончиков пальцев. Впрочем, на улице сильно похолодало, Имс даже через слегка приоткрытое окно это ощущал.

Пашка молча прошел на кухню, взял стакан, поднес к крану с фильтром, долго смотрел, как он наполняется, а потом и переполняется, очнулся и начал жадно глотать воду. Имс следовал за ним, как тень.

– Что случилось? – наконец спросил он. – И не ври мне, я тебя прошу.

Пашка покачал головой, не отрывая губ от стакана.

– Устал, – наконец ответил он. – Набегались в парке. Пляски вокруг костра и прочий мрачняк, ну, ты знаешь. Кажется, я резко повзрослел – сейчас все это выглядит как полный отстой. Разочарование так велико, что я намереваюсь забыться сном, как всякое глупое дитя. Будут ли мудрые наставления от отца?

Он пытался паясничать, как и раньше, только ни черта у него не выходило.

Имсу хватило какого-то совсем незаметного мгновения, на которое обнажилось тонкое бледное запястье – рукав худи слегка задрался. Когда сын попытался проскользнуть мимо в дверь, он схватил его за руку почти невидимым глазу движением и вывернул ладонью вверх.

– Что это? – прошептал он. – Что за…

Татуировка была свежей, Имс был уверен, только вот таковой вовсе не выглядела – никакой припухлости, красноты, ни следа воспаления. Как будто Пашка с ней родился. И постепенно, со стекленеющими от паники глазами, Имс заметил, что она тоже будто бы живая – глаз то темнел, то светлел, линии, из которых он состоял, едва заметно меняли цвета, хотя все время оставались в черной палитре.

Пашка пытался вырвать руку, но безуспешно – хватка у Имса была железная. Пашка отворачивался и прятал глаза, а когда все же посмотрел на Имса, тот увидел в них слезы. Через секунду они бурно катились из-под ресниц и чертили влажные дорожки на щеках. Сейчас этот пятнадцатилетний мальчишка казался десятилетним.