Егоров, наскоро побрившись и переодевшись в свой новый парадный костюм, ждал жену у входа в театр. Она должна была прийти прямо с работы.

До начала спектакля оставалось еще минут двадцать, но к двум ярко освещенным подъездам недавно реставрированного здания театра сплошным потоком шли люди, подкатывали машины. Работники прокуратуры и милиции, приехавшие на областное совещание из районов, явились в театр в форме, но было видно, что и они побывали в парикмахерских, долго и тщательно утюжили свои мундиры, перенося из номера в номер видавший виды гостиничный утюг.

Вера прибежала минут за шесть до начала, запыхавшаяся, красная. Новая модная прическа делала ее еще моложе. Разница в возрасте между нею и мужем была сейчас особенно заметной. Она сразу же схватила мужа за руку и потащила в вестибюль, к большому зеркалу, где теснилось уже несколько человек. Вынув из маленькой сумочки расческу, Вера что-то торопливо поправила в прическе и заставила причесаться Егорова. Он давно уже не был в театре, хотя каждый раз, возвращаясь со спектакля домой, давал себе слово не пропускать больше ни одной премьеры: ведь это не так уж трудно — найти время, чтобы сходить с женой в театр.

Наконец зазвенел третий звонок.

Действие пьесы происходило в Румынии, в годы войны.

Героиня — разведчица — танцевала на столе, неумело выбрасывая в сторону зрителей ноги, затянутые в слишком узкие галифе. Милиции всегда почему-то предлагают спектакли о милиции или о разведке. Считают, что им понятнее и интереснее.

Ратанова в театре не было, он собирался к Ольге Мартыновой.

Егоров увидел внизу Тамулиса — тот опоздал и теперь внимательно, не отрываясь смотрел на актеров. Он, видимо, воспринимал ситуацию на сцене всерьез и напряженно ждал, как развернутся события.

«Интересно, как он там один управляется, — подумал Егоров. — Если все будет хорошо, нужно завтра позвать их с Германом к обеду… Вера грибы приготовит…»

После антракта события на сцене достигли апогея: на званом ужине под аккомпанемент цыганских песен русский певец-белоэмигрант при всех заявил нашему разведчику, что он не тот, за кого выдает себя. Раздались выстрелы, затемнение, топот ног по сцене. Разведчику удалось бежать. Началась длинная любовная сцена.

Внезапно Егоров услышал торопливые шаги в коридоре: дверь ложи была приоткрыта. Вот скрипнула дверь в соседней ложе, и Егоров услышал, как кто-то негромко произнес его фамилию. Он встал и, тронув Веру за плечо, стал пробираться к выходу. Видимо, что-то произошло в горотделе.

В дверях возникла темная фигура. Прикрыв дверь, вошедший громким шепотом спросил:

— Майор Егоров не здесь?

— Тише! Самим неинтересно так другим не мешайте!

— Егоров! — раздалось чуть громче.

Он узнал Тамулиса.

— Здесь! — Они вышли из ложи.

— Слышал? — рявкнул в коридоре Тамулис, хватая его за руку.

— Что? Говори быстрее!

— Слышал песню, которую цыгане пели в первом акте? — возбужденно и радостно, не отпуская его руки и заглядывая в лицо, спрашивал Тамулис.

К ним уже спешила билетерша.

— Граждане!

— Что же случилось?

— «Герав дурэдыр» — слова из того письма, что у Варнавина! Они же цыганские! Они означают «спрячь подальше»!

— Тише! Говори по порядку!

— Ратанов дал мне списки грузчиков склада аптекоуправления. Шесть лет назад там недолго работал один цыган по фамилии Николаев. Я сначала не обратил на него внимания. А сейчас, когда услышал песню в первом акте, я чуть со стула не упал. Слова-то, слова-то похожие! Я уже за кулисы бегал, показывал письмо. И не «постюмо» там написано, а «костюмо»! Костюмы! Понимаешь?

В зале раздались аплодисменты и снова стало тихо.

Егоров понял.

— Что ты предлагаешь?

— А вдруг Николаев именно в эту минуту уезжает из города? Вдруг завтра уже поздно будет? А мы в театре сидим… У меня и адрес с собой! — Тамулис обеими руками зашарил по карманам.

От этой бессвязной речи Егорову стало жарко.

— Столько трудов положено…

«Не повезло», — подумал Егоров, вспомнив, что в театре он не один, а вслух спросил:

— А с машиной как?

— Возьмем у театра… Чью-нибудь…

В зале снова раздались аплодисменты.

Рядом с шофером сидел Тамулис, сзади Егоров, Вера, которая чуть ли не со слезами уговорила их взять с собой на операцию, и проводник служебно-розыскной собаки Морозов без своего Карата. Тамулис обнаружил Морозова в кабинете администратора театра, когда прибегал туда звонить по телефону.

Незаметный, застенчивый паренек, каждую осень неизменно болевший воспалением волосяного мешочка ресниц, в просторечье — «ячменем», был в восторге от спектакля и переписывал себе в блокнот репертуар областного театра.

— Поедешь с нами! — не терпящим возражений тоном приказал Тамулис и, не давая ни секунды на размышления, добавил: — Быстро в машину!

На Морозова было жалко смотреть, когда он, захлопнув блокнот, бросая вокруг умоляющие взгляды, шел за Тамулисом.

Конечно, операцию можно было бы отложить на утро, но извечная профессиональная болезнь оперативников — «опоздать с задержанием» — взяла верх.

— Нужно осторожно узнать, дома ли Николаев. Но так, чтобы в случае его отсутствия никто ничего не заподозрил бы, — сказал Егоров. — В дом пойдут Тамулис с Верой. Слушайте, — он повернулся к шоферу, — у вас на каком сиденье ковер почище?

— На заднем.

— Возьмите с собой ковер. Предложите купить. Приметы преступника Алик знает по фотороботу. Мы с Морозовым подойдем к окну. Если на крыльце, когда вы будете выходить из дома, окажется камень или палка, значит, вам надо во что бы то ни стало вернуться назад, в дом. Значит, мы тоже сейчас войдем вслед за вами. Ясно?

Из-под колес на дорогу вылетали маленькие камешки. Они то и дело стучали по крыльям и диферу машины.

— Может, Вере Васильевне не ходить? — спросил Тамулис.

— Почему же? — Чувствовалось, что она ни за что не откажется.

Тамулис откинулся головой на спинку сиденья, в спокойное пружинящее тепло. Шофер включил радио.

— «Аппассионата», — обернувшись, шепнул Тамулис.

Николаев жил на самой окраине города.

— Где ставить машину? — спросил шофер.

— Вон у того дома…

Машина остановилась.

— Пошли, — сказал Егоров.

Они двинулись молча гуськом по узкой тропинке между какими-то заборами и кюветом. Егоров взял Веру за руку, помогая обойти канаву с водой.

Было тихо, но в домах еще не спали.

— Сюда, — шепнул Егоров, — и ни пуха ни пера!

Вера, а за нею Тамулис со сложенным вчетверо ковриком молча шагнули через высокий порог калитки во двор. Через минуту раздался стук, потом напевный женский голос:

— Вам ковер не нужен? Продаем по случаю отъезда.

Дверь скрипнула, на миг блеснул свет, и снова стало темно.

Егоров и Морозов подбежали к окну.

За столом, так близко, что, если бы не стекло, их можно было бы тронуть рукой, сидел старик цыган и с ним две женщины. Вера прямо на столе показывала им ковер. Еще одна женщина возилась у печки. Друга Варнавина, запечатленного на фотороботе, среди них не было.

Там, за стеклом, Вера внезапно покачала головой и стала сворачивать ковер. Видимо, не сошлись в цене.

Егоров и Морозов встали за крыльцо.

В доме заскрипела дверь, щелкнула задвижка в коридоре.

Секунда, другая…

Тамулис вышел первым. Вот он на крыльце. Ищет ногой камень. Еще секунда.

— Слушай, отец, — где-то совсем рядом негромко сказал Тамулис, — ковер — это пустяк… Мне Черень нужен… Дело есть.

Егоров с силой сжал плечо проводника.

— Черт бы его побрал, твоего Череня! Баро дромескиро! Явится в год раз, и трясись каждую ночь из-за него! Ушел он с этим…

— С кем?

— Ну, с высоким таким, здоровым чертом…

— А придет он? Вещи его здесь?..

— Какие у него вещи! Ты знаешь его или нет? Он, может, сегодня придет, а может, через год. Что ему?