— Как же я поверила… Совсем народ до ручки довели. Да понимаешь ты, что я бабушкину пенсию, свою зарплату. Все вам, подлецам, отнесла.

Шершавкин попытался округлыми правильными словами раздробить гнев Лизы.

— Ты пойми. Я здесь, конечно, ни при чем. Но, если ты позволишь…

— Жри капусту. Вот что я тебе позволю.

— Это без всяких сомнений. Шансов у меня никаких. Но вы здесь у себя в Медвежьем Бору… Как будто в прошлый лед вмерзли. Это раньше когда мы в выкидыше эпохи жили человек человеку был человек. А теперь слава богу все на правильные рельсы вернулось. Так что следи за собой. Будь осторожен. Следи за собой.

— Это ты — не унималась сестра.

— Это Витя Цой.

— Это ты. Ты. Ты. Ты. — повторяла сестра и била Шершавкина сжатыми кулачками туда куда могла попасть.

— Ты.

Лиза села. Положила подбородок на выставленный на стол локоть. Смотрела в треугольник окна, перекрещенный облупившейся рамой.

— Ботинки хотели Лизке справить. На курорт в Ольховку свозить.

Лиза плеснула по воздуху ладонью.

— А? Что говорить.

Лиза встала и подошла к двери.

— Лиз…

— Чего тебе.

Шершавкин сконструировал из имеющихся в его распоряжении ушей, носа, бровей, глаз и нежных всхлипов осенний пейзаж.

— А к бабушке. На могилку. Не отпустишь?

— Какой же ты… — Лиза поискала в своей словесной с бахромистыми шнурками картонной папкой завуча.

— Какой же ты непохожий.

Дверь за собой Лиза закрыть не забыла. Шершавкин остался один. Нужно было как-то выбираться.

— Засентябрилло — думал Шершавкин, развязывая зубами, узел бельевой веревки. — Растрепался где-то. Урежу вполовину. Куда вполовину. Лиза и сама могла догадаться. Все — окончательно решил Шершавкин — Отдам четверть. Это по божески.

Год назад увидел по телевизору Шершавкин Леню Голубкова и подпрыгнул едва е до потолка от простоты решения. Элегантно и грандиозно. Через неделю в Медвежьем Бору в двух комнатах кирпичной котельной обосновалось городское отделение ММИ. Заеведующим Шершавкин назначил Засентябрилло — одноклассника, но руководил всем сам. По телефону из Порта Крашенниникова. Засентябрилло только складывал денежки в джутовые мешки из-под картошки. Раз в неделю прилетал пилот Уклонов на серебристом Яке и отвозил деньги Шершавкину. Ни с каким Мавроди Шершавкин понятно не связывался. Делится? Еще чего. А бесплатной рекламой день и ночь крутившейся по всем телеканалам пользовался во всю. Бизнес пальчики оближешь. Закончилось все, когда в Москве из подъезда неприметного дома в наручниках вывели невысокого человека с лицом пожилой обезьяны в круглых очках и мерцающей загадочной улыбкой Моны Лизы. Этого человека под крики и вопли собравшейся массы адептов его посадили в затрапезные Жигули 3 модели. Адептская масса эластичная и плотная заполонила собой весь двор. Залила сломанную песочницу. Вылепила из себя протест. Жигули с арестантом медленно ползли к выезду со двора. В тот же вечер эту картину увидела вся страна. До Медвежьего Бора эта новость добралась не как обычно через столетия а всего через неделю. Но к этому сроку Шершавкин все оперативно ликвидировал. Последним вывез Засентябрилло. Схоронил его Понедельник среди геологов Пенжинской экспедиции. Полученные деньги расчетливо обменял на доллары и три квартиры в городах транссибирской магистрали. Ах какая же была операция. Пальчики оближешь. И вот проходит год. Нормальные люди. Солидные и интиллигентные, как на Западе или в Москве, давно бы все забыли. Поплакали бы конечно. Не из-за этого. Пожалели об упущенных деньгах, но потом то. Потом то… Чем мы хуже рыбок гупий. Шершавкин пролистал свой компактный опыт ловких махинаций. Нет, ничем не хуже, каких то аквариумных рыб. Шершавкин старался передвигаться по бабушкиной комнате так, чтобы не скрипнули половицы рассохшего паркета. Он осторожно приблизился к треугольнику окна. Отодвинул в сторону черепашьего цвета штору. Это был третий этаж. Метров 8–9.Шершавкин знал сестру. Не отцепится ни в коем случае. Ну, может быть через месяц. С отвращением представил себе Шершавкин как на протяжении месяца… Изо дня в день он будет есть эту синюю капусту со ржавой подливой. Этого не будет. Никакой пионер герой этого бы не выдержал. А он давно уже не Марат Казей. И не боксерская груша терпеть за просто так. Шершавкин стянул с кровати домотканую простынь. За дверью послышался шум. В дверь пару раз стукнули и Шершавкин замер.

— Что делаешь? — услышал он голосок племянницы.

— Ничего не делаю.

— Мама! — закричала маленькая Лиза. — Он ничего не делает. Лентяй!

— Лиза. Отстань от дяди.

Шершавкин прислушался. Вроде никого. Лиза ушла к маме в кухню. Шершавкин связал бельевую веревку и свернутую жгутом простынь. Привязал то, что получилось к столу. Пошевелил ручкой и оооочень медленно открыл окно. Шершавкин перебросил ноги через подоконник. Шумно выдохнул и начал спускаться, мягко отталкиваясь ногами от стены дома. В открытой форточке второго этажа. Шершавкин увидел то, что могло поставить под сомнение так удачно складывающееся предприятие. Здесь жили жирная и глупая мартышка Бася и семья Бембеков. Болеслав Бембек ходил в Японию. Привозил оттуда всему городу трепаные всеми японскими богами праворульки. Если бы в форточке разлегся Болеслав — мужик размером с ЧСВ дальнобойной фуры, это было бы удивительно но не так огорчительно. Болеслав человек размеренный и последовательный. На горе Шершавкина это был не Болеслав. Глупая жирная мартышка прыгнула, не раздумывая. Закачалась на штанине, царапая острыми плотными коготками кожу. Шершавкин терпел, стараясь не выдать себя голосом. Мычал, сдувал с носа хвост мартышки. Нюхал… Лучше не вспоминать, что он там нюхал. По лицу Шершавкина Бася забралась ему на голову и сидела там как ни в чем не бывало. Будто заплатила 2 цены вперед за арендованную площадь. Когда до земли оставалось метра два сверху постучали. Это были Лиза над Лизой. Они высовывались из окна кухни. Младшенькая колотила блестящей поварешкой по панельной серой стене. Шершавкин прыгнул. Приземлился на ноги. Не упал. Шершавкин победно рассхохотался, глядя на родственниц.

— Лиза. Закрой глаза. — крикнул Шершавкин. — Да не ты. Младшенькая.

Тогда Шешршавкин показал сестре давно желаемый, выстраданный жест, а потом побежал. Широко и свободно. Он бежал по широким улицам родного города. А с тротуаров на него молча осуждающе смотрели редкие прохожие. Они знали Шершавкина и Шершавкин их знал. Был мягкий майский день, заполненный морским воздухом и трепетом слабосильной пробившейся листвы. Все складывалось просто отлично. Шершавкин освободился. Впереди он видел милицейский желто-синий уазик, перегородивший дорогу. В волосах Шершавкина качалась глупая жирная Бася. На капоте уазика сидел Горшков старый боевой товарищ. Сколько пройдено вместе. Сколько через соломинку надуто жаб. Сколько водяных бомб из воздушных шариков на головы мирнопроходящих сограждан. Разве это можно забыть? Добежав до уазика Шершавкин твердо решил накатать на сестру не одно, а два заявления. Незаконное удержание и оскорбление действием. Получит она теперь — мечтательно думал Шершавкин.

— Привет Горшков — сказал Шершавкин.

— Привет — ответил тот ленивым разомлевшим от набирающего жар дня голосом и съехал с капота вниз.

Минут через 15 в дверь бабушкиной квартиры позвонили. Старшая Лиза открыла дверь. На площадке стоял Горшков.

— Привет Лиза — сказал он.

— Ну — выгнула Лиза в боках руки и стала похожа на сервизную сахарницу.

Горшков двинул рукой и в проеме двери показался понурый Шершавкин.

— Заводи. — сказала Лиза и хлестнула брата по спине сложенным полотенцем. В комнате Бабушки Горшков приковал Шершавкина к кровати табельными наручниками.

— Эх, — глядя на бывшего друга, говорил Шершавкин. — Надо было тогда горчицы в штаны насыпать. Хотел же. А насыпал Роликову.

— Я бы тебе насыпал. — Горшков поддергал наручники. — Вы уроды весь город обобрали. Меня, брата, тещу мою. Короче, Шершавкин. Гони Засентябрилло и наши деньги. Это тебе не большие города. Мы здесь живем как надо а не как хочется.