Наиболее плотная группировка противника, а также его оборонительные сооружения находились перед нашим центром — перед тартуским плацдармом и восточнее, в полосах наступления 108-го и 30-го гвардейского корпусов. Соответственно группировалась и наша артиллерия. Когда в штабе артиллерии мы с полковником Ф. В. Горленко, начальником оперативного отдела майором М. М. Киселевым и другими товарищами обсуждали задачи артиллерии в наступлении и наши возможности, то решили максимально сконцентрировать артиллерию, особенно тяжелую, для боевой работы в полосах 108-го и 30-го гвардейского корпусов, ибо здесь решался успех всей армии. Вместе с тем планы составлялись так, чтобы после прорыва тактической обороны противника, когда артиллерия должна будет сопровождать пехоту не только огнем, но и колесами, фланговые корпуса — 8-й Эстонский справа, 116-й и 118-й слева — получили бы достаточную огневую поддержку в виде переподчиненной им артиллерии.

Вообще-то говоря, подобный широкий маневр артиллерией после прорыва вражеской обороны, в борьбе, где все решает подвижность войск, умение сосредоточить максимум сил в решающем направлении, — такой маневр доступен [139] только штабам и войскам опытным. Иначе выйдет одна суматоха. Так у нас и случалось иногда в былые времена. Но теперь штаб артиллерии был уверен в подчиненных ему войсках, а те в свою очередь были уверены, что штаб не будет дергать их понапрасну. Эта взаимная уверенность друг в друге как раз и создает на войне тот психологический климат, который позволяет одерживать успех с минимальными потерями, а в случае неудачи быстро ликвидировать ее последствия.

Памятуя, что в Нарвской операции у нас не было достаточно четкого взаимодействия между командирами стрелковых частей и артиллеристами в самом сложном и подвижном виде боя — в момент, когда противник всячески стремился оторваться от преследования, а мы стремились этого не допустить, мы перед нынешним наступлением на Таллин главное внимание обратили на взаимодействие пехоты с артиллерией в оперативной глубине прорыва. У нас было много минометов из приданных нам полков и бригад. Их мы и решили двинуть вслед за пехотой в прорыв в первую очередь с тем, чтобы каждый стрелковый полк был обеспечен поддержкой по меньшей мере двух минометных полков.

Цифра эта была вполне реальной. Всего у нас было 42 стрелковых полка. Из них 24 наступали на главном направлении при поддержке 60 артиллерийских, минометных и гвардейских минометных полков. Подобная плотность ствольной и реактивной артиллерии просто великолепна, но организовать движение этой массы орудий и минометов, после того как пехота и танки прорвут фронт и углубятся в оборону противника, очень сложно. Постоянное взаимодействие находящихся в движении стрелковых полков и следующих за ними полков артиллерийских и минометных опять-таки в решающей степени зависит от четкой работы штабов. Разработкой этого взаимодействия и занимались мы очень усиленно в канун наступления.

Большую заботу о политическом обеспечении взаимодействия войск проявлял Военный совет фронта. Перед началом наступления мы получили его директиву, в которой содержалось требование направлять в общевойсковые соединения для увязки взаимодействия вместе с командирами приданных и поддерживающих артиллерийских, танковых и авиационных частей политработников, которые могли бы на месте решить все возникающие вопросы. Политработники артиллерийских частей строго выполнили эти указания, установив тесный контакт с политорганами общевойсковых [140] соединений, что очень помогло в их совместной работе. Наши политработники оказали большую помощь местным партийным и советским органам в агитационно-массовой работе среди населения. Они разъясняли населению освобожденных районов республики внешнюю и внутреннюю политику Советского правительства, информировали о славных победах Красной Армии, раскрывали аспекты ленинской национальной политики партии, напоминали о давней дружбе русского и эстонского народов, срывали лживые маски с лиц буржуазных националистов.

Должен сказать, что к началу наступления во всех артиллерийских и минометных батареях были созданы полнокровные партийные и комсомольские организации. В каждом боевом расчете имелся коммунист или комсомолец.

Мощной была наша группа артиллерии дальнего действия. Она состояла из двух пушечных бригад, двух корпусных артполков, разведывательного артдивизиона, двух отрядов аэростатов воздушного наблюдения и эскадрильи корректировочно-разведывательной авиации. В качестве командующего артиллерией армии я должен был непосредственно руководить огнем этой группы. Образно говоря, группа артиллерии дальнего действия (по военной терминологии — АДД) — это самый дальний артиллерийский кулак, которым наступающий может бить по тылам обороняющегося.

По всем оперативным компонентам Таллинская операция мыслилась как очень глубокая и цель преследовала самую решительную — разгромить противника и освободить окончательно Советскую Эстонию. Поэтому 2-ю ударную армию и сделали столь сильной (пять стрелковых корпусов), поэтому придали ей 15 артиллерийских и минометных бригад, поэтому же обеспечили ее и танками. У нас было около 500 танков и самоходно-артиллерийских установок, входивших в составы танковой бригады, семи отдельных танковых и пяти самоходно-артиллерийских полков. Большая часть танков и самоходок предназначалась для непосредственной поддержки пехоты, а затем, после преодоления тактической зоны вражеской обороны, танки и самоходки сводились в два подвижных отряда. Один имел задачу продвигаться прямо на север, на город Раквере, на перехват тыловых коммуникаций 3-го танкового корпуса СС, другой отряд через город Тапу должен был устремиться на Таллин{50}. [141]

Дня за три до начала наступления к нам приехал командующий Ленинградским фронтом маршал Л. А. Говоров. Попросил отвезти его на плацдарм, в 108-й стрелковый корпус. Мы с командармом И. И. Федюнинским сопровождали его в этой поездке. Как обычно, Леонид Александрович Говоров был немногословен. В 46-й стрелковой дивизии, на переднем крае, он долго смотрел в стереотрубу. День был превосходный — истинно бабье лето. Теплый, сухой, с прозрачными далями, с рощами и перелесками, чуть тронутыми золотым цветом ранней осени. Маршал сказал командиру дивизии Семену Николаевичу Борщову:

— Болота у вас.

— Болота да мочажины, — согласился Борщов.

В 90-й дивизии, на наблюдательном пункте ее командира Николая Григорьевича Лященко, маршал тоже долго осматривал лежащую местность, спросил про немецкие опорные пункты, спросил и меня, как намерен и планирую давить фашиста огнем, а потом сказал комдиву Лященко:

— Тесно в вашей полосе.

— Тесно, — сказал Лященко, поняв, что командующий говорит про опорные пункты и различные сооружения и инженерные заграждения противника. И добавил: — Зато сухо, товарищ маршал!

— Да! — сказал Леонид Александрович. — Зато сухо.

Потом командующий фронтом в штабе 108-го корпуса заслушал доклад комкора Виталия Сергеевича Поленова. Главный удар в полосе корпуса должна была нанести 46-я стрелковая дивизия Борщова. Ей были приданы почти все танки и артиллерия. Маршал следил за указкой командира корпуса, она скользила по карте, останавливаясь то на переднем крае, то в расположении противника, то на огневых позициях собственной артиллерии. Когда Поленов кончил, Леонид Александрович сказал:

— А не выйдет ли у вас, как у того силача, что тренировал одну правую руку? Этакий однорукий атлет?

— Но ведь принцип сосредоточения сил! — ответил комкор.

— Да, — сказал Говоров. — Принцип! А перед принципом болота, и, судя по всему, нехорошие болота. Сядут в них все танки. А что будет тогда делать принцип?

Все молчали. Действительно, перед 46-й дивизией оборона немца послабей, зато местность сильно заболоченная. Перед 90-й дивизией оборона врага сильная, зато сухо. И дорога хорошая есть прямо вдоль оси наступления. Вот и выбирай. [142]

Маршал приказал командарму Федюнинскому и комкору Поленову: