Таня скосила глаза на дядю Петю и смотрела, как он играл. Прикрыв веки, он выписывал рукой крендели, заставляя смычок петь то с пронзительной грустью очнувшихся воспоминаний, то с ласковой нежностью чего-то небывалого. Изредка он подёргивал головой и покрепче прихватывал скрипку, на которой возле подбородка желтело светлое пятно. Его уже не закрывал бархатный лоскут. Старая была скрипка. Всю жизнь играл для себя дядя Петя… Сам себе Паганини.

— Музыка — это душа, — формулировал дядя Петя.

— А что такое душа?

— Как что? Всё лучшее, что есть в человеке, — ответил он, чуть подумав, и прибавил, что недаром про хорошего человека говорят — человек с душой, а про плохого — без души.

— Я хорошая? — спросила Таня.

— Ты? Конечно! Усмехайся! Смелей, смелей… Критическое отношение к себе — это, знаешь, тоже признак души. А как же! Формулировка? Простите, Татьяна Анатольевна, педагогу его слабость.

Вокруг его прищуренных глаз густо стянулись морщины.

— А почему мальчишки меня недооценивают? — спросила Таня. — Какая на этот счёт есть аксиома, дядя Петя?

Лоб у него совсем сжался в складки, плечи вздёрнулись, и он сказал просто и решительно:

— Они тебя боятся.

— Почему? — удивилась Таня.

— Мальчишки — трусы. Ты этого не знала? Таких как ты, требовательных, недоступных, красивых девушек они боятся!

— Почему? — допытывалась она, как маленькая «почемучка».

— Мм… Ищут лёгкого успеха. Раз-два! А потом всю жизнь кусают локти.

— Вы хорошо прожили с бабушкой, дядя Петя?

Он улыбнулся.

— Я её не боялся. Никогда!

Странно, все в семье и вокруг звали дедушку дядей Петей, а ведь он был её дедушкой, отцом её папы, Анатолия Петровича, убитого в последний год войны. Таня видела папу только на фотографии, которая висела в деревянной рамке над этажеркой с книгами. Мама была с ним на войне связисткой, а он командовал узлом связи. Телеграф, зарытый в землю… Мама сидела там за аппаратом. На войне встретились, познакомились, а потом, за полгода до 9-го Мая, мама уехала в этот город, и Таня родилась вскоре после победы… Если бы мама не уехала, она не дала бы папе погибнуть. Так казалось маме. Но дети — забота, даже ещё не рождённые.

Ах, и сейчас мама была озабочена её судьбой. Как-то полушутя, но откровенно сказала ей:

— Всё случится незаметно, как фокус, Танька. Пойдёшь на работу, у тебя расширится…

— Что?

— Круг знакомых.

Лучше бы постаралась, чтобы дома телефон поставили. Контора связи! Дали же эту комнату на первом этаже, как больной.

Вчера мама с застенчивой улыбкой, от которой у неё возникали ямочки на щеках, сказала:

— Люся зовёт тебя на танцы в воинскую часть. Её ухажёр демобилизуется. Одной ей неудобно.

Люся была соседкой, швеёй с фабрики «8-го Марта», одинокой молодой женщиной с ребёнком на руках. Любила, горячо дыша в лицо, шептать в коридоре о своих тайнах. («Послушайте, нет, только послушайте!»)

— Составить ей компанию?

— Как хочешь. Не знаю, право.

Мама не знала, хорошо это или плохо.

В клубе воинской части выяснилось, что не очень хорошо. Ухажёр не приглашал Люсю на вечер, хотел уехать потихоньку. Вернулись поздно. Люся поплакала. И Таня посидела у неё…

Дядя Петя положил скрипку в футляр и теперь застыл на диване, держа на коленях свои руки. Он всегда сидел, как прилежный ученик, ровно составив и колени и ботинки, но Таня-то знала, что в этой затаённости его была готовность сейчас же приступить к какому-нибудь действию. Так сидеть на месте ему было нерадостно и неуютно.

— Вьетнамские партизаны ещё удерживают крепость Дананг! — сказал дядя Петя, глядя на Таню.

Таня посмотрела в окно, чтобы снова не взорваться, и вдруг удивилась:

— Глядите-ка!

Дядя Петя тут же воспринял это как приглашение, подошёл к окну и отвёл штору.

На улице моросило. Пришла осень, с неба капали и капали дожди, скучные, как всё повседневное. Дождь сбегал по оконному стеклу, по стволам акаций, сквозь сумерки в коротком свете уличного фонаря. И там, в мокром пятне этого света, маячила фигура.

— Кто такой?

— Вася. Демобилизованный. Вчера провожал нас. Сказал, что придёт сегодня. И пришёл. На тебе!

— Люсин знакомый?

— Нет, мой, — засмеялась Таня.

Дядя Петя так же быстро отвернулся от окна, задёрнул штору, прикрыв герани, примулы, колючие кактусы.

— Я пошёл.

— Куда?

— В театр. Сейчас билет — не проблема. Помню, в наши дни… это да!

— Ещё не ужинали! Сиди! Сейчас мама вернётся из магазина…

— Я ужинал. И, вообще, я мало ем.

— Дядя Петя!

— Говорят, у нас в театре появилась талантливая актриса из московского училища. Я ещё не видел. А ты?

Он поправил галстук между длинными мысками белого воротничка, пристёгнутыми пуговками, и вышел в коридор. Оттуда потянуло гуталином — дядя Петя чистил башмаки! Чудак! Интеллигент! Спешил уйти, чтобы не мешать им: Тане и демобилизованному солдату. А зачем ей этот Вася?

— Дядя Петя!

Теперь уж пойдёт в театр, раз родилась такая славная

идея. Будет тянуть шею, смотреть с балкона на молодую москвичку, убеждаться, правду ли говорят, что она — талант.

Вот его плащ мелькнул за окном. Таня подумала одновременно, что на улице ветер и что забавно жить на первом этаже — жизнь всё время течёт мимо…

А Вася всё топтался на своём месте.

Топтался он и на следующий вечер… В самом деле, началось что-то забавное. Когда она возвращалась домой, задержавшись в библиотеке, куда заходила почти ежедневно, улица была пуста. Васи не было. А потом он сразу возникал, едва она выглядывала в окно.

Видно, Вася уже давно был тут, но хитро избегал столкновений с ней. Прямо испарялся. Таня сообразила, что он прячется за ближайшим углом, и пошла с работы другой улицей. Так оно и было. Вася держался рукой за водосточную трубу и поглядывал на свои часы.

— Здравствуйте.

Вася оглянулся рывком, как по тревоге. Такое у него было беспомощное, огорошенное и виноватое лицо, что Таня едва не прыснула со смеху. Он повернулся, так и не ответив ей, и потёр согнутым пальцем переносицу. Ростом был Вася чуть ли не вдвое выше Тани. Дылда. Белобрысый. С нахмуренным лбом и толстыми губами.

— Вы что же это не уехали?

— Да вот… Пока не уехал.

— Вас ведь дома ждут!

Вася подтверждающе потряс головой и вздохнул.

— Дома ждут третий год…

— Соскучились, поди, по вас!

— Как водится, конечно.

— Знают, когда у вас демобилизация. Ведь писали?

— Не раз.

— Ну вот! А сами здесь. Как же так можно? До свиданья, Вася.

— До свиданья, — сказал Вася и остался на месте, а она ушла, поправив на голове косыночку от дождя.

Теперь уедет, конечно, демобилизованный.

Однако на следующий день Вася снова торчал перед окном. Осенний дождь набирал силу. Вася мок, почёсывая лоб и брови. Однажды выжал пилотку. Ненормальный какой-то!

Вполне нормальный, — сказал дядя Петя. — Поговори с ним.

— Что за глупости! — ответила Таня. — Я уже всё сказала. Пусть едет домой. Скажи и ты. Пожалуйста. Прошу тебя.

И дядя Петя отправился на переговоры.

Возле Васи он задержался и спросил, чего это тут мокнет молодой человек. А Вася ответил: рассказал бы, да что толку? Дядя Петя тут же намекнул, что оно и так понятно, ему, кажется, ясна причина, но можно ведь и под крышей подождать, пока дождь перестанет. А Вася ответил, что пошёл бы, пожалуй, и под крышу, да туда его не приглашают.

Тогда дядя Петя, недолго думая, пригласил его к себе, под чердак, в переулок с каштанами.

После ужина Вася спросил: догадались небось, что мокнуть его заставляет одна девушка?

— А какая! С высшим образованием!.. У меня-то образование? Не похвалишься… Из восьмого класса ушёл… Конечно, не в этом суть. Просто я ей не нравлюсь. Не вышел. Что делать? Э-эх! Стою дураком. Скажите мне, что делать? Да и что вы мне скажете?… Постою и уеду. А жалко! Я должен убийство совершить в себе… Приходит она к нам в клуб, в последний вечер, чёрт возьми, и готово! Я уже не жилец. Справедливо? Вы бы её увидели!