Журналист: Неразвитыми животными?

Гонсалес: Да. Что они были человеческими существами, поскольку передвигались на двух ногах, но по сути были животными. Именно об этом нам толковали во время одной из бесед.

Журналист: Когда это было?

Гонсалес: Во времена Фрея.

Приведенные свидетельства составляют общую картину. Картину мышления, характерной чертой которого являются классовая ненависть, недоверие и страх наряду с пренебрежительным отношением к рабочим; недоверие ко всему гражданскому, к человеку, «не приобщенному к дисциплине», что все вместе составляет набор ценностей, которые мы, за неимением другого определения, назовем «прусскими» ценностями. Это название к тому же употребляют и сами чилийские военные.

Другими составными элементами этой идиосинкразии являются, как это явствует из приведенных свидетельств, неприятие всего иностранного, соединенное с заметным преклонением перед всем американским; чувство превосходства, звучащее в официальных заявлениях хунты, которая ставит вопрос об «искоренении чуждой идеологии» и в то же время проводит всю экономическую политику в интересах иностранного капитала.

Непоколебимой основой военного мышления является концепция автократии, иерархии, человеческого общества, понимаемого как конгломерат, где есть «высшие существа, которые командуют, и низшие, которые повинуются». Характерно, что эта власть основывается «главным образом не на знаниях того, кто выше» и командует, что было бы разумным даже для доктрины, которая рассматривает армию как организм «технико-профессионального» плана. Она не исходит также и из принципов буржуазной власти, поскольку не считается принадлежащей ни к тому ограниченному кругу «высших существ», которые олицетворяют политическую власть в условиях буржуазного режима (президент, законодатели, руководители партий, члены органов судебной власти), ни к тому кругу, что олицетворяет власть экономическую. Все это, в конце концов, гражданские лица, которые не могут сравниваться с человеком в форме.

Но это пренебрежительное отношение к гражданским— медаль с двумя сторонами. Оно проистекает главным образом из социальной изоляции армии. Речь идет о частном чилийском случае; жизнь военного, его общественные контакты редко выходили за рамки профессионального мира. Офицер зачастую был сыном офицера, посещал он семьи других офицеров и женился на дочери офицера. Только в исключительных случаях профессиональный военный поддерживал прочные и длительные дружеские связи с гражданскими лицами.

Один из ученых так комментирует это явление: «С конца прошлого века чилийские вооруженные силы были инородным телом внутри системы, искавшей свой собственный путь… Несмотря на многочисленные попытки сблизиться, ни армия, ни флот не смогли добиться слияния с олигархией… Пренебрежение последней еще более укрепляло и углубляло союз между офицерами обоих родов войск. Мало-помалу в стране возник остров, полностью независимый и населенный членами вооруженных сил. Народ считал их деятельность своего рода представлением, которому обязательно следует аплодировать, а не принимать всерьез. Народ рассматривал вооруженные силы единственно как орудие защиты Конституции».

«Что происходило внутри вооруженных сил? Солдаты срочной службы являлись в своей массе выходцами из бедных слоев, поскольку студенты и дети родителей из средних слоев и богачей не были расположены терять год-полтора и в то же время попасть под иронические взгляды своих сограждан. «Остриженные» обучались по строгим прусским правилам и находились, помимо своей воли, под воздействием перекрестного огня противоположностей: в казармах — значительное лицо, снабженное оружием, вне казармы— презираемый человек».

Офицеры, абсолютные хозяева в военных казармах, поддерживали этот образ своего собственного превосходства, замыкаясь в своем обычном кругу в полках и казино. При посещении любого гражданского собрания они предпочитали снять мундир и надеть цивильное платье; в этом лишний раз проявляется чувство превосходства над невоенным миром.

В то же время понятны и те симптомы разногласий, что появились в среде чилийских военных. Вот что рассказывает об этом, основываясь на своем личном опыте, один из чилийцев иностранного происхождения: «К какому бы роду войск он ни принадлежал, любой офицер готовится к тому, чтобы в любой момент участвовать в войне. Он всегда готов начать действовать. Однако для чилийских военных эта готовность действовать никогда не стала необходимостью. В то время как вне страны есть и такие, кто на деле выполняет свои профессиональные обязанности, к которым они готовились, чилийские военные вынуждены обрекать себя на бездействие. Это разлагает их сознание; они знают, что становятся бесполезными».

«Хотел бы поведать тебе об одном разговоре, состоявшемся с офицерами флота в последние месяцы войны в Корее, который ясно отражает настроения того времени. Разговор шел о войне, во время выпивки языки развязались… Один говорил: «Нас готовили к войне. Почему же мы не можем участвовать в ней в качестве добровольцев? Мы поднакопили бы опыт, который оказался бы нам весьма полезным…»

Другой прокомментировал: «В течение долгих лет мы читали, учились, готовились, а сейчас, когда идет война, когда мы могли бы участвовать в морском сражении, мы вынуждены ограничиться только разговорами!» А третий: «Стрелять и стрелять! А чем? Учебными снарядами! Хоть раз я хотел бы видеть, как настоящий снаряд попадает в цель!»

Некоторое время назад здесь побывал с визитом один американский корабль, и чилийские офицеры вспоминали свои встречи с американскими моряками. Один вздыхал: «Они разгуливают в мундирах, завешанных наградами… А мы? У нас только медали за 10, 20 и 30 лет службы!»

Это состояние духа превалировало в чилийских вооруженных силах: желание испытать однажды на деле то, чему научились на маневрах и на занятиях.

Когда этот момент пришел, военные сочли его одновременно и подходящим для того, чтобы и в социальном плане освободиться от подчиненного положения посредством применения насилия, которому нет противодействия.

Одна часть этого насилия была направлена против иностранцев, что не могло оказаться неожиданным для тех, кто знаком с шовинистической доктриной под названием «патриотизм», преподносившейся в военных академиях. Мы уже видели некоторые ее проявления: пренебрежение к другим армиям и военно-морским силам на континенте.

Но кроме того, в первые недели после переворота иностранцы сыграли роль, необходимую для любого режима фашистского толка, роль козла отпущения, ее можно сравнить с ролью евреев в нацистской Германии. Поход против иностранцев и жестокость его форм объясняются также специфическим фактором военной доктрины, определяющей «иностранного противника». Военный не может признаться даже самому себе, что он воюет против своих же соотечественников для того, чтобы подавить определенное политическое движение, которое в это время охватывало половину населения страны. Для того чтобы его психика могла выдержать эту братоубийственную бойню, он должен был искать связь ее с одной из традиционных задач вооруженных сил: их долг защищать территориальную целостность страны от посягательств иностранного противника.

Восприятие этой роли решается в рамках психологических построений о «внутренних границах»: новый враг — это «международный коммунизм» как разновидность преступной организации в мировом масштабе, которая не противостоит в качестве военной силы на границах страны как армия вторжения, а использует все средства маскировки для того, чтобы с помощью иностранных агентов, незаконно проникших в страну, просочиться на национальную территорию и там заразить умы мистической болезнью или эпидемией марксизма. Зараженные таким образом этой болезнью соотечественники превращаются во врагов — и в них следует стрелять.