Женщина водила пальцем по узорчатой букве, и слезы текли у нее из глаз. Вдруг она замерла, по спине побежали мурашки. Олджи вошел в комнату — у нее не возникло и тени сомнения, что это он.

— Мадж! Не можешь уснуть?

Повернувшись, она увидела его: волосы взъерошенные, подбородок небритый. Муж был только в купальном халате. Впрочем, как бы ни выглядел, это больше не имело для нее значения.

Он остановился в нескольких шагах от жены. К счастью, она успела закрыть собой свою работу. Мадж облокотилась руками на стол, расставив их как можно шире, но так, чтобы не привлечь внимания к тому, что прячет рисунки. Господи, не дай ему увидеть их, молилась она беззвучно. Иначе ей не скрыть стыда…

— Привет, Олджи. Ты тоже не можешь уснуть?

— Да.

— Сделать тебе чего-нибудь выпить?

Он не ответил. Его глаза сейчас казались совершенно темными. Она не видела в них ни частицы былой голубизны.

— Горячего пунша? Или молока?

Олджи продолжал молчать.

— Сейчас я все уберу, — добавила она, стараясь не выдать своего волнения. Полы ее ночного халата из белого льна разлетелись в стороны, когда Мадж быстро повернулась и стала собирать листки дрожащими руками.

— Стой, — приказал он.

Мадж пыталась сложить рисунки в папку, но у нее никак не получалось. Сделав несколько шагов, он подошел к ней и положил руки на плечи.

— В чем дело, Мадж? Ты все помнешь, если будешь так складывать. Послушай, даже если я решил заняться ремонтом библиотеки, это не значит, что ты должна тут же закончить книгу! Ты ведь уже поняла, что документа здесь нет? Остановись! Ты сейчас все порвешь. — В его голосе, низком и густом, прозвучали чувственные нотки. Он развернул ее к себе и, к счастью, посмотрел в глаза, не обратив внимания на груду листков.

— Я собираюсь вернуться в Бристоль, — сказала она решительно. — Мне незачем здесь больше оставаться.

Он яростно вцепился ей в плечи.

— Но ты же говорила, что не везде еще искала… на чердаке, например.

— Да. Но, мне кажется, документа вообще здесь нет. Майор очень ценил его и считал интересным. Вряд ли он сунул бы его на пыльный старый чердак. Я должна уехать.

Олджи посмотрел ей в глаза и хрипло сказал:

— Не уезжай, Мадж. Не сейчас.

— Но… — У нее пересохло во рту. Все тело было словно в огне.

— Пожалуйста, Мадж. Не сейчас… — Голос его прозвучал неуверенно. Вдруг он решительно сказал: — Я хочу тебя. Будь моей, прежде чем ты что-либо решишь о своем отъезде. Пожалуйста.

— Что? — Ее губы были как деревянные.

— Я хочу тебя, Мадж.

— Почему? Ты ведь только сегодня вечером говорил, что если мы поедем на Соломоновы острова, то ты обещаешь… Я не понимаю.

— Но ты ведь не хочешь ехать на Соломоновы острова? Ты хочешь уехать и уже никогда не будешь прежней. Из-за меня. Я разрушил все твои идеалы. Я не могу этого вынести. Мадж, либо смерть, либо исцеление.

— Смерть либо исцеление? — пробормотала она, ничего не понимая.

— Мадж, я заставил тебя поверить в мой мир, и я… я сломал тебя. Но если ты позволишь мне любить тебя еще раз, я покажу тебе, как это может быть хорошо. Это не должно приносить разрушения. Еще можно все спасти. Мы оба были правы — каждый по-своему.

— Я не понимаю, — простонала она.

— Слушай, я всегда считал, что секс приносит лишь физическое удовлетворение и что женитьба — лишь способ легализовать его. Я всегда говорил, что мне плевать на этот листок бумаги с подписями и печатями. Если я люблю женщину, а она любит меня, вся эта мишура ни к чему. В это я привык верить, Мадж. — Их глаза встретились. — Но ты верила совсем в другое. Во что-то честное и чистое, а я отнял это у тебя, когда занимался с тобой любовью.

Она с трудом сглотнула, и наступила пауза, он ждал ее ответа. Но она не смогла вымолвить ни слова.

— Ты посмеялась над всем, во что я верил, Мадж, — сказал он хрипло. Его глаза стали темными и блестящими, но когда он моргнул, то они снова стали голубыми. — Я даже не смог доставить тебе физического удовлетворения. И если честно, хоть близость и доставила удовольствие мне, но это далеко не все, чего бы я хотел.

Мадж молча смотрела ему в глаза, чувствуя, что каждое слово Олджи исходит из самой глубины его сердца.

— Это произошло так быстро, так яростно. Я был уверен, что такая красивая и одухотворенная женщина, как ты, должна знать, как получить от этого удовольствие… — Он замолчал и тяжело вздохнул. — И я был так… Ну, я просто сделал то, что было естественным. Я не смог сдержать себя.

Наступила продолжительная тишина. Мадж хотела сказать, что на самом деле она получила от этого удовольствие, но не могла заставить себя произнести ни слова. Если она ему скажет, то вдруг он больше не захочет любить ее…

— Разреши мне быть с тобой еще раз, — настаивал он. — Позволь мне сделать это медленно и терпеливо. На венчании в церкви говорят: «Боготворю тебя…» Я хочу боготворить тебя своим телом, Мадж, показать, как чудесно это может быть. Пусть в твоей памяти останется хоть что-то приятное, когда ты уедешь.

В ответ Мадж молча и покорно прижалась щекой к его груди. Олджи поднял жену на руки и положил на свою большую кровать. Осторожно раздев ее и скинув халат, он боготворил любимую своим телом: очень медленно, терпеливо, любяще. И она боготворила его в ответ.

Когда первые лучи солнца осветили землю, их руки все еще были сплетены в объятиях. Мощные ноги Олджи, покрытые черными волосками, обхватывали ее, прикасаясь к ее золотистой коже. Каштановые волосы Мадж были разметаны по подушке, изумрудные глаза широко распахнуты. Она старалась вобрать в себя каждую черточку любимого человека, прежде чем они расстанутся навсегда. Мадж совсем не хотелось спать, но поднимающаяся и опускающаяся грудь мужа, мерное биение его сердца постепенно усыпили ее.

Когда она проснулась, Олджи уже не было. Но Мадж не торопилась вставать: ей хотелось по крохам собрать то, что осталось от их любви. Простыни еще хранили его запах, а место на кровати, где он лежал рядом с ней, хранило его тепло. Она закрыла глаза и стала вдыхать этот запах, горячо надеясь, что он вернется и будет снова боготворить ее. Тогда она наконец скажет ему, что готова развеять по ветру все свои принципы, если он только позволит остаться с ним и принадлежать ему. Ей уже было безразлично, что он не любит ее, потому что она так любит его, что уже никогда, никогда не сможет без него жить.

— Мадж! — Олджи ворвался в комнату в одних джинсах. В руке он держал ее иллюстрации. — Что это значит, Мадж? — сердито прогремел он, протягивая ей бумаги.

Она приподнялась на локтях, натянув одеяло до подбородка.

— Что за черт?.. — Он заскрежетал зубами, зло кинув рисунки на кровать. — Что это значит?

— Я… Я думала, что герой будет лучше смотреться с темными волосами, — пробормотала она, запинаясь. — Розаманда блондинка, и я сделала это для большего контраста.

— С темными волосами? — переспросил он недоверчиво.

— Ну, да. А глаза у него голубые по легенде.

— Ты говорила, что тебя во мне интересуют только мышцы, и то с анатомической точки зрения, — взорвался он, — но я тебе не верил! Неужели это все, что я значу для тебя? Натурщик! Будь ты неладна, Мадж. Если попробуешь опубликовать это, придется подать на тебя в суд. Я говорю серьезно. Ты не имеешь права засовывать меня в свою книгу.

— Я ничего не могла с собой поделать, — призналась она от чистого сердца. — Просто рисунки сами получались такими, и все. И я не могла… Дело в том…

— Дело в том, — продолжал он яростно, — что ты сделала из меня сексуальный объект.

— Сексуальный? Ты с ума сошел! Всего-то один целомудренный поцелуй во всей книге.

— Ха! Для сексуального возбуждения не нужны поцелуи. Взгляни на страницу и попробуй опровергнуть это, если сможешь.

— Ну…

— А твоя история, Мадж, такая прекрасная история о любви, основана на твоем личном, причем недавнем опыте, потому что, когда мы встретились, у тебя не было опыта ни на грош. Но это совсем не та история.