– отставки мне и посмертной не видать вовек.

– Прилетишь – проверишь все подходы.

– Так точно.

– Ты поосторожнее только, потише.

– Так точно, Игорь Иванович, – ниже травы, тише воды.

– И нервы в порядок приводи срочно. Сорвешься – так только в пропасть. Сорвешь ты операцию,

я тебя… Ясно тебе?

– Ясно.

Игорь Иванович – единственный человек, которому я подчиняюсь, и единственный человек,

который обладает связными сведениями обо мне. Зато по его приказу я исполняю все задачи –

просто все. Я у начальника и следопыт, прослеживающий скрывающихся, и следователь,

выпытывающий скрываемое. У него я и оборотень, меняющий обличья, и волшебник,

обращающий свою слабость в силу, а чужую силу в слабость. Сильных я – совращаю и подавляю, а

слабых – освобождаю и соблазняю. Я убеждаю умных и задуряю глупых. Так ведь у людей

заведено – умные готовы противостоять только глупости, а глупые – только уму. Добрые –

сражаться с одним злом, а злые – с добром. Я просто применяю против противника его же оружие,

всегда помня, что в вооруженной мечом руке щита нет. На готовую к нападению, а не к защите,

руку я обычно и нацеливаюсь, и набрасываюсь. Я знаю людей. Мне известны их страхи и желания

– и явные, и скрытые. Мне неведомы их страхи и желания – они изучены мной. Так что я, “волк”,

вижу их, людей, всегда четко и ясно – как снаружи, так и изнутри. И, как серый волк, я вербую

друзей и убиваю врагов, ворую чужое и возвращаю свое, повинуясь Ивану царевичу, – точнее,

Игорю Ивановичу. Я пускаю в ход все силы и все оружие. Кладу в могилу или в постель всех, на

кого мне начальник пальцем покажет, и терзаю волчьими клыками все страны, в которые он ткнет

пальцем на карте. У меня есть лишь один принцип – служить Отечеству. Других – нет. Никаких. И

пусть некоторые несведущие меня презирают, – мне плевать. Самураи всегда смотрели свысока на

ниндзя. Но еще ни один правитель не обходился одними самураями – все властители обращались

при нужде к таким, как я.

27

Я начал загружать в голову мысли Ульриха Ларсена, готовясь надеть его лицо и стать им, –

человеком, в обличии которого я обычно брожу по белу свету за пределами наших секретных

частей, в которых я появляюсь под другими именами и лицами.

Глава 7

По воде, по земле, по воздуху… Петербург оставил в памяти такой же серый след, как Тронхайм.

Будто везде теперь так промозгло и сумрачно. Пока плыл – штормило, и я не выспался. Из-за

дорожных передряг не выспался и в Тронхайме. Хмурое предгрозовое небо подсказывает, что будет

турбулентность, и я снова не высплюсь, вылетев из Осло и прилетев в Берлин. Сижу в ожидании

крыльев уже с час и слепо смотрю в потолок – скучаю. А от скуки и нервничать начинаю сильнее –

вида не показываю, а неспокойно становится.

Есть хочется жутко. Такой голодный, что проглотил бы… Но Степан Петрович не одобрил бы

такой прожорливости перед ответственным делом. Остается только тихонько радоваться, что в

стране с мясом трудно и меня ничто особо не искушает. Разве что рыба. А рыба тоже вообще

неплохо… Привык я к ней – за семь лет трудно не привыкнуть. И к стране этой – привык. С годами

мне ее даже покидать тяжело стало. Нравится она мне – норвежцы. И страна их нравится –

Норвегия. Я и к шведам притерпелся, и к немцам притерся, и к англичанам подход нашел, но

только с русскими и норвежцами я на одном языке разговариваю. Не в смысле, что я не знаю

шведского, немецкого и английского, – имею в виду, что одних норвежцев я понимаю почти так же

хорошо, как наших – русских.

Немец в строгом облачении кабинетной крысы оторвал меня от размышлений – обратился ко мне

на английском с банальным вопросом и видимой охотой поговорить со мной на английском.

Ответил ему на норвежском, что не понимаю, и погрузился обратно в мысли, не обращая на него

больше никакого внимания. Надо мне подумать о страховке. У меня память ясная – на корке четко

записано, что, кроме себя, никому доверять нельзя… не положено по приказу рассудка, а его

приказы не положено оспаривать. Я воробей стрелянный – и стреляли в меня не только враги. Ведь

в нашем деле всякое бывает – я во все планы начальства не посвящен, не все замыслы противника

мне известны. Одни могут меня схватить, другие – от меня отречься в скверном случае или свалить

все на меня в отвратной ситуации.

Смотрю на засвеченный экран компьютера так же отрешенно, как всегда – в пустой патронник.

Захожу на неизвестную территорию и запускаю “отмычку”. По серьезным личным делам я

вынужден выходить на связь по незащищенным линиям, защищаясь лишь выходом через линии

третьих лиц. Что ж… Чужая открытая мне система, чужое соединение – моя связь. Код моего

подключения непросто отследить и мое местонахождение определить сложно. Сигнал пойдет из

незнакомого мне места, из Финляндии. Подключаюсь, пишу на шведском непростым шифром.

– Как дела, Швед? Не затосковал на чужой земле, не заскучал с нашими русскими?

– Скучать с нашими русскими на воле не то, что с нашими шведами – в тюрьме.

– Это точно.

– Я в Карелию через неделю рвану.

– Отпустили?

– Отпуск все же.

– Вперед в поход?

– Точно, Охотник. Не все же мне на экран смотреть. А главное, – Вейкко приедет.

– Это финн экстремальный, старый походный приятель?

– Финн – я про него писал.

Право, смешно думать об их сложной дружбе, граничащей с враждой. Не попали бы они оба

волей судьбы на чужбину – никогда бы им и в голову не пришло так в поход пойти. А на чужой

земле они, как чужие для других, приноровились друг к другу и привязались с годами так, что

друзьями стали, – не разлей вода. Мне и вспомнить трудно, когда швед и финн в одиночку что-то на

нашей земле вытворяли.

– Помню. Тайное веселье затеваете?

28

– Не то, что тайное, но не все в курсе, что Вейкко в пограничную зону поедет. Понимаешь?

– Я все понимаю, Швед.

– Мы ведь все люди. Верно?

– Все не все – не важно. Важно, что я всех людей понимаю.

– Присоединяйся, Охотник. С нами не заскучаешь.

– Нет, никак. Мне пока скучать некогда, Швед.

– Давай к нам, как надумаешь. Ты недалеко – тебе наш костер виден будет.

Конечно, сейчас так ему и скажу, что в Норвегии. Не хватало мне только моего норвежца к

шведской истории приплести. Шведы ведь к норвежцам подходят насторожено и недоверчиво, как

датчане к шведам. Так уж повелось – все скандинавы друг друга с трудом терпят. Рядом они все

вроде, а все старое поминают, как мы с поляками и немцами. Один я меж всеми ними хожу

спокойно не другом, не недругом.

– Не пытайся меня проследить – не получится.

– Постараюсь – получится.

– А ты не старайся.

– Решил? Не идешь с нами?

– Нет. У меня иной поход в планах намечен – повеселее вашего.

– Давно ты не объявлялся вообще.

– Да, дела были. А теперь к тебе дело появилось. Не в службу, а в дружбу. Только в дружбу так же

сложно, как в службу.

– Попал в очередную передрягу?

– По канату иду под куполом высоким – страховка мне нужна. Выручишь?

– Не вопрос.

– Вижу, ты готов из виртуального пространства выйти на время. А войти, готов?

– Как у наших русских говорят, – “Всегда готов!”.

– Рад, что ты так к делу подходишь. Открывалка мне нужна надежная, Швед.

– Для пивных бутылок?

– Нет, крепкие напитки в плане предстоит распить. Такие крепкие, что бутылки с тремя

пробками.

– Да ты, вижу, всерьез веселиться собираешься.

– Тебе тоже весело будет. Так что времени не теряй.

– Не терпит?

– Терпит время, только ты его не тяни. Оно, как кошка, – за хвост потянешь, оцарапает.

Требования к открывалке чуть позже получишь.