Когда она печальна – она призрачна и прозрачна, как лунный свет… А когда злится – сияет и

испепеляет, как солнце… Ее волосы лучатся озаренным золотом, губы горят огнем и глаза

блистают. Она раздражена, только мне все равно. Я жадно пожираю ее глазами, словно

концентрируя на ней весь свой давнишний голод. Ее глаза не охлаждают росой, а разжигают

искрами. Сердце раскаляется в груди, как кипятильник… и мысли туманятся паром.

Мсцишевский встал с кресла и вышел, оставляя нас. Он мне как-то намекнул недавно, что ему

знакомо это умопомрачение, – понимает он мол меня, как никто другой. Нет, не понимает… Не

творил поляк таких дел. А если и творил… Не ждала его тюрьма после ночи с девушкой, не была

ему тюрьма платой. А если и была… На войну его точно никто не посылал, как меня пошлют, если

я в тюрьму не попаду, если я вообще выживу.

Агнешка встала передо мной, махнула рукой в сторону распахнутой двери.

– Он сказал, что ты!..

Я поднялся, покачнувшись, направился ко входу в каморку. Закрыл и запер дверь. Схватил

Агнешку дрожащими руками.

– Агнешка, не надо о нем.

– Ты убил! Невинного человека! Он рассказал!

– Что? Я? Кого?

– Не трогай меня! Ты что, со счета сбился?!

Она горит гневом. Хрупкая девушка у меня на глазах превращается в разъяренную тигрицу,

забывая про мою силу и свою слабость. Она в бешенстве и будоражит меня. Кровь вскипает и

пузырится, заставляя меня трястись в лихорадке. Я впиваюсь в ее шею поцелуями, не взирая на ее

сопротивление. Она борется, отбивается, бросается в сторону… Сломя голову кидаюсь за ней,

хватаю… Она изворачивается, вырывается… А сердце гонит в мои вены крутой кипяток.

– Ты пьян!

– Нет.

– Он все рассказал мне про того! Рассказал, как тот освободил его! И про то, как ты вернулся и

убил того – рассказал!

– Не надо про священника и про… Агнешка…

– Не трогай меня! Ты убил его! Хайко! Ты убил его!

– Хайко? Хайко… Это был я…

– Знаю, что ты! Знаю, что ты убил его! Зачем?!

– Это был я… Я – Хайко… Я – был им… Хайко только еще одно лицо – мое лицо… Агнешка, я

могу не вернуться… Я не могу ждать, Агнешка… Я отдам тебе жизнь, только и ты…

– Нет!

– Я прошу тебя, Агнешка… Согласись… Только согласись… Я не хочу так – силой… Только я

хочу так, что…

Она закричала – так истошно, что я зажал ей рот рукой. Едва заметил укус и кровь на ее губах –

мою кровь… на ее горящих губах. Я слышу скорые шаги, хлопанье дверей, голоса… Только шаги

все тише… и в глазах все темнее. Я оттолкнул кого-то, кто оказался у меня под рукой. Кажется,

Крюгер… Толкнул старика с силой. Вспомнил, что он тощ и хил, но только одновременно с

действием. Как вспомнил, так и забыл – и про падение на пол чахлого старика, и про подошедшего

со спины мощного поляка.

– Ты что делаешь, Ян?! Ты что не видишь?! Не хочет она!

Войцех перекинул руку мне через шею, стараясь придушить, оттащить. Срываю его руку,

выворачивая. Он высвобождается, бьет меня под дых. Я не блокирую удар и… Удар в надбровье, в

скулу…

77

Он бросил меня к стене. А я… Меня так трясет, что я не могу ни говорить, ни думать… не могу

стоять на ногах. Мсцишевский отодвинул, еще держащего меня за ворот, Войцеха… и я рухнул на

пол в горячечном ознобе и в бреду.

– Войцех, он совсем пьян и плох. Отведи девушку подальше. И немца прихвати – подними его.

Ненавижу их… ненавижу себя. Их всех! А себя больше всех остальных!

Седой поляк подтащил меня к потертому креслу, свалил меня на него и сел напротив.

– С тобой такое впервые, Ян?

– Да…

– Я надеялся на это – это еще простительно. Ты должен проявлять выдержку.

– Должен…

– Должен держать себя в руках.

– Да…

– Так возьми себя в руки!

– Не могу! Не могу я! Не могу больше! Терпеть больше не могу!

Поляк поднялся, сдергивая с меня мой расстегнутый ремень. Он одернул тускло отсвечивающую

пряжку, проверяя на прочность.

– Я надеюсь, что ты простишь мне это. Я знаю, что простишь. Я бы не сделал этого, если бы не

считал тебя моим вторым сыном, Ян.

– Вы что?! Вы что делаете?!

Поляк крепко приложил меня твердой рукой. Тяжелая пряжка заехала мне по лопаткам.

Перехватил ремень, вырывая у него из рук и… Намотал ремень на руку и… Поляк сурово покачал

головой, и я повесил голову, опустил руки.

– Ты заслужил, Ян.

– Да знаю я. Знаю. Забыли…

– Нет, Ян, – злись на меня, но не забывай.

Вашу ж… Какой позор! Стерпеть порку! Порку поляка! Вашу ж… Теперь меня трясет не только

от страсти, но и от – злобы! Заслужил – знаю! Только меня колотит от злобы так, что стиснутые

зубы трещат! А душа немо орет… Агнешка, пойми меня! Прости! Пожалей! Я же болен! Я же

боюсь себя! Боюсь, что это одержимое чудовище в отражении являет мне – мое истинное лицо! Я

боюсь этого лица – своего отражения! Нет, я не такой! Я болен! Я должен, я буду бороться с этой

болезнью! Я добьюсь тебя, Агнешка!

Глава 43

Агнешка сторонится меня. А главное, – она скрывается от моих глаз за широкой спиной Войцеха.

И она не только отгораживается им от меня. Я вижу, что он… Он нравится ей – Войцех. “Медведь”.

Поверить не могу. Он же – тупой и… Он – преступник. А она доверяет ему. Она просто не знает

его. Он кажется ей порядочным из-за его прямоты, когда я кажусь ей нечестным из-за смены лиц и

имен. Но все только видимость, все – только кажется. Ревность рвет тельняшку у меня на груди, но

я терплю и сдерживаюсь.

Мсцишевский налил мне еще водки, но я мотнул головой, отказываясь.

– Меня не спиртом, а снотворным накачивать нужно.

Поляк сдержано наклонил седую голову.

– Не такая девушка тебе нужна, Ян.

– Она красива, она чиста…

– Не для тебя она, и ты – не для нее.

– Да я ж не урод и не…

Поляк растянул рот, прижимая руку к сердцу.

– Снаружи, нет… А внутри…

– Нет, я не такой.

– Такой, Ян.

Я сбросил чертовы часы и цепь.

78

– Только с виду такой. Только видимость такая. Вышло так… А на деле я…

– Такой. Как я. Как я, когда был молод.

– А какой вы были?

– Отчаянный. С холодной головой и с горячей кровью, Ян. Завела меня горячая кровь на такую

обрывистую дорогу, что и холодная голова с дороги той не свела, – только сорваться в пропасть и

пропасть не позволила.

– Похоже вообще… Да не той дорогой я иду.

– Той, Ян. Одной мы идем дорогой.

– Цели у нас разные.

– К разным целям одна дорога не ведет.

– Точка на наших путях стоит, от которой они расходятся в разные стороны.

Поляк задумчиво наклонил голову, стыкуя расставленные пальцы.

– Когда я был молод, и я шел к другой цели, Ян. Но пришла старость, кровь остыла и со мной

осталась только холодная голова.

– Хотите сказать, что надо сойти с опасного пути, пока не поздно?

– Нет, Ян… Ты не сойдешь – не сможешь. Я хочу сказать, что тебе надо забыть об этой девушке.

Погубишь ты и себя, и ее, Ян.

– Нет, я спасу ее.

– Спасешь и погубишь. Помяни мое слово, Ян. Нет у вас будущего.

– Зато настоящее есть.

Поляк поднялся.

– Страсть – это стресс, Ян. Последствия серьезного и тяжелого стресса. После него ты

засыпаешь, как шахтер после запредельной нагрузки, – и спишь мертвым сном. Переключатель

щелкает у тебя в голове, и ты – теряешь голову.

Он ушел, а я остался сидеть, тупо смотря в пустой патронник. Может, он и прав – может, мне, и

правда, пора на покой? Только вопрос встает жесткий – смогу я отправиться на покой без

посторонней помощи или нет? Черт… Отправят меня… Свои или чужие – в тюрьму или на

войну…

Клаус подобрался ко мне сзади, настороженно и неуверенно. Он согнулся над моим плечом, с