Было что-то пугающее в ее голосе; я взмолился:

- Зачем ты об этом, Дина? Мне совсем не важно, какая у тебя мать, поговорим о чем-нибудь другом.

- Ну хорошо, поговорим о другом,— неожиданно сдалась Дина.— Хочешь, одну романтическую историйку тебе расскажу?

И, не дожидаясь, что я отвечу, стала рассказывать:

— Где-то в начале нынешнего века один русский парень по имени Никита возвращался домой с отхожего промысла, как это тогда называлось, плотничал где-то на стороне. И не на поезде ехал, а на пароходе, и среди всех пассажиров, как алый мак среди ржи, выделялась юная цыганочка развеселого нрава. Если она не пела и не плясала, значит, с кем-то из пассажиров весело болтала или

звонко хохотала. Русоволосый широкоплечий Никита явно приглянулся ей — вторую половину пути (а ехали они вместе двое суток) почти не отходила от него.

Нетрудно догадаться, чем это кончилось: простодушный парень по уши влюбился в цыганочку.

Когда он привез ее домой, то взбудоражил все село. Родители Никиты заявили, что на порог не пустят такую сноху, и пришлось молодоженам просить приюта у какой-то одинокой бабули. Поначалу жили дружно, весело, Никита души не чаял в своей женушке. Родилась у них дочка, казалось бы, чего еще надо? Только беда все-таки подкралась к Никите — затосковала вдруг его женушка, цыганская ее натура пересилила любовь. Однажды он проснулся ясным майским утром — а ее рядом нет; ночью, когда он спал, исчезла неизвестно куда. Годовалую дочку, по счастью, ему оставила...

Дина умолкла, задумчиво глядя куда-то вдаль. Было ясно — рассказ ее не закончен, но она не спешила его продолжить.

— Да, история романтическая,— заметил я, хоть благоразумней, наверно, было бы молча подождать продолжения.— Нечто подобное Лесков описал в своем «Очарованном страннике», хоть конец там несколько иной. Только вряд ли тебе это интересно...

Дина не отозвалась на мои слова.

- У тебя дар сказительницы — так рассказала свою «историйку», будто на твоих глазах все происходило. Что стало потом с Никитой, тебе известно?

- А как же, известно! — Дина встряхнула головой, как бы отгоняя от себя что-то ненужное.— Этот чудак много лет ожидал возвращения своей беглянки — по вечерам выходил за околицу и бродил там как тень, иной раз до полуночи. Но когда минуло десять лет, до него наконец дошло: ожидание бессмысленно, она не вернется. Поддавшись на уговоры родителей, женился теперь уже «по-настоящему» — на своей, русской. Эту, вторую, которая нарожала ему полдюжины детей, он лишь терпел. В свой последний час, в предсмертном забытьи, отчетливо позвал Никита неверную цыганочку... Звали ее Диной.

- Так же, как и тебя? — глупо спросил я.

- Ты все еще не догадался? Та самая Дина была моей прабабушкой. Понимаешь?

Последнее слово было произнесено с какой-то особенной интонацией.

- Что именно надо понять? — машинально спросил я.

- А то, что я не просто прозываюсь Цыганкой, на самом деле — цыганка!

Я во все глаза уставился на Дину.

Яркая картина вдруг ожила в моей памяти. Сумерки теплого летнего дня, опушка родного Веденеевского леса, а на опушке — цыганский табор из трех крытых подвод...

- Задумался? — насмешливо поинтересовалась Дина.— Подумай-подумай, есть о чем.

- Просто вспомнил кое-что из детства,— отозвался я, по-прежнему таращась на нее.— На опушке нашего леса как-то остановился цыганский табор...

- Могу себе представить, что тебе вспомнилось. Какая-нибудь «черноокая» твою мать на гаданье облапошила?

- А вот и не угадала, хоть и выдаешь себя за цыганку!

- Захочу — научусь! — пообещала она с веселой угрозой.

- Никакая ты не цыганка, а самая настоящая русская. Цыганской крови в твоих жилах от той твоей прабабушки знаешь сколько? — И, загибая пальцы, начал считать: — У твоей бабушки — половина, у матери — четверть, а у тебя, выходит, восьмая часть. Понятно? Всего-навсего восьмушка.

Дина, как бы издали, уставила на меня свои чернущие глаза.

- Ты в самом деле считаешь, что гены подчиняются законам арифметики?..— Я озадаченно молчал, и она продолжала: — А если утешить хотел, то, как говорится, попал пальцем в небо. Я вовсе не горюю, что цыганкой уродилась, а совсем даже наоборот!

- Коль ты рада, то я тоже рад, Дина. Очень! — Я заулыбался, сочтя, что на этот раз ответил ей удачно и на этом щекотливая тема будет исчерпана. Но не тут-то было!

- Даже очень? — Дина хмыкнула и, чуть помолчав, неожиданно спросила: — Любопытно знать, как ты относишься к Кармен?

- Никак не отношусь, зачем она мне?

- Ну и зря! — сказала насмешливо Дина.— Говорят, у меня характер точь-в-точь как у Кармен. Такая же непостоянная и вспыльчивая. Люблю позлить.

- Мало ли что говорят! Не понимаю, зачем ты об этом?

- А затем, чтобы у тебя, бедняги, глаза открылись. Руслан Ельцов правильно тебя тогда обозвал Дон-Тохиком. Дон-Тохик и есть!

От гневного возмущения у меня загорелось лицо, я вскочил. Дина быстро взглянула на меня, как бы в недоумении,— кажется, воображала, что я не способен сердиться. И сразу лицо у нее смягчилось — подошла ко мне, коснулась руками плеч.

— Не злись. Ну, ляпнула...

Гнев мгновенно соскочил с меня, непроизвольно я качнулся к Дине, чтобы обнять ее, но еще быстрей, чем я успел это сделать, она отстранилась, приняла отчужденный вид. А у меня наверняка лицо сделалось глупое — я просто кожей это почувствовал. Надо было немедленно уйти — я понимал это, но ноги мне не повиновались.

- Представь, у меня ни малейшего желания обниматься! — сказала в виде утешения Дина.

- Для этого лучше бы подошел Руслан? — Кажется, я спросил это запальчиво.

- «Для этого» лучше бы подошел Руслан,— согласилась она.— Но я не пришла бы с ним сюда.

Мне очень хотелось сказать «свежо предание», но я сдержался, с недоверием глядя на нее. Дина опять рассмеялась.

— Ей-богу, не пошла бы с ним! А почему — может быть, расскажу как-нибудь потом.

На этот раз я поверил, что с Русланом она не пошла бы, и мое настроение сразу поднялось. Тихо сказал:

— Дина, что бы ты на себя ни наговаривала, я все равно ничему плохому не поверю.

Она пристально в меня вгляделась.

— Наверное, это хорошо, что ты так говоришь... Ответить могу только одно: если кто-то и будет страдать из-за меня, то этим человеком будешь не ты.

Над этим обещанием, наверное, надо было бы призадуматься, но я лишь спросил:

- Дина, когда мы снова встретимся?

- Ладно уж, встретимся как-нибудь,— ответила она.

12

Признаюсь, у меня была тайная надежда, что все как-то обойдется с Агафоном. Но назавтра он не пришел в школу.

Весь остаток этого дня я старался не отлучаться из дома, держась поближе к телефону, Агафон не позвонил. На следующий день место рядом со мной за партой снова оказалось пустым.

«Наплевать на школу». Выходит, в самом деле решил наплевать. Что с ним сейчас?

Я не знал, как мне теперь быть. Пойти опять к нему? Но раз не звонит, выходит, я ему вовсе не нужен? Да и не помочь ему никакими словами. «Тайный дар» (если он есть у меня) — вот так, с налету, вряд ли может проявиться... Как же быть?

На большой перемене ко мне подошла Таня Пронина.

— Надо бы к Агафону сходить. Четвертый день его в школе нет.

Пришлось рассказать ей про Агафона все, что я узнал про его кошмарную жизнь. Вкратце, конечно. Тане можно.

Так слушать, как Таня, только она изо всех девчонок нашего класса умела — не восклицая, не понукая, не выказывая нетерпения. Смотрит на тебя внимательно, и все-все в ее глазах отражается. Во всем городе, наверное, не сыщется таких ясных, все понимающих глаз.

- И ты мог молчать о таком? — дрогнувшим голосом сказала она, когда я, выложившись, умолк.— Ведь он совсем один сейчас!

- Агафон приказал молчать,— смущенно признался я.