- Когда человек тонет, на его приказы обращать внимания не надо. Ты не находишь?

Я не знал, что возразить на это.

— Сразу после уроков сходим к нему вместе,— сказала Таня, по своему обыкновению, негромко, но ничуть не сомневаясь, что так и будет, как она сказала.

Такая уж она у нас, Таня-комсорг,— если что сказала, как отрезала. А ведь тихая такая с виду, энергия в ней не клокочет, не рвется наружу по всякому поводу, а как бы таится и все больше накапливается. Эту ее внутреннюю силу все чувствуют. Как-то раз Руслан Ельцов, в кругу ребят, так ее охарактеризовал:

— Наша Таня запрограммирована на деяния героические — в прошлом веке из нее вполне могла бы выйти вторая Софья Перовская. Или Софья Ковалевская.

Всерьез как будто сказал. Но Руслан изменил бы своей натуре, если бы не прибавил:

— Так что, увы, с опозданием родилась.

Кто-то из ребят с ним заспорил — героические натуры в любом веке необходимы, а в наш, может быть, особенно. Позвавший на урок звонок оборвал начавшийся спор, но Руслан успел — разве он мог допустить, чтобы последнее слово осталось не за ним? — заключить:

— Не знаю, как вы, а я лично Таню в качестве подруги жизни вообразить не могу. У нее вместо глаз прожекторы вставлены.

Самодовольство хоть так и прет из нашего «круглого», но приходится признать: соображает он здорово. Только непременно придает всему язвительную окраску. Интересно, с чего бы он такой?

Когда мы с Таней подошли к дому Агафона, она приостановилась.

- Нужно кое о чем договориться. Когда Агафон спросит, кто звонит, ответь за одного себя. Понимаешь? Ты пришел к нему один, без меня.

- Зачем же его обманывать? — удивился я.— Вот не ожидал такого от тебя...

- Это не обман, а предосторожность,— поправила Таня.— Он не откроет, если узнает про меня.

- Если мне откроет, почему же тебе не откроет?

- Мне лучше знать почему,— строго ответила она.— Значит, так: я чуть в сторонку отойду, чтобы он меня сразу не увидел, когда дверь будет открывать. Твоя задача: не дать ему ее захлопнуть, когда я появлюсь.

Не в моем характере лезть с расспросами, я согласно кивнул.

Перед дверью Таня снова тронула меня за руку.

— Еще вот что: если он меня все-таки не впустит, ты непременно прорвись. Пусть узнает: я смогу посодействовать, чтобы им с матерью дали комнату в общежитии.

Я опять кивнул и нажал на кнопку звонка. Никто не отозвался. Снова нажал — то же самое. Взглянул вопросительно на Таню — она взглядом указала на звонок. Наверное, как и я, была уверена, что Агафон дома, просто не хочет открывать.

Минут пять, наверное, я настырно названивал, когда послышался его голос.

- Кто это там звонок хочет сорвать?

- Это я, Агафон, открой.

- Пошел к черту! — был ответ.

- Пока не поговорю с тобой, не уйду. Буду названивать, пока не откроешь.

За дверью послышалось приглушенное ругательство, чуть спустя дверь распахнулась.

— К-какого чер...— начал было Агафон, но увидел Таню и осекся. Спохватившись, хотел захлопнуть дверь, но я поторопился встать на пороге. И почти одновременно со мной — Таня.

Никогда еще я не видел Агафона таким растерянным — стоял перед нами, переминаясь с ноги на ногу, и даже не пытался что-то сказать. Его густая шевелюра была всклокочена, кроме измятых трусов — никакой одежды. Таня вроде бы не испытывала никакой неловкости. Поглядев на приоткрытую дверь в их комнату, сказала:

— Придется пригласить нас к себе. Не в коридоре же нам разговор начинать.

Сделала шаг к двери, но Агафон, враз очнувшись от своего оцепенения, встал перед ней, загородив собою дверь. Лицо у него сделалось багровым.

— Тебе нельзя! — выпалил он без заикания.— Уходи.

Некоторое время Таня очень внимательно на него глядела — Агафон отвел глаза в сторону.

- Пусть будет по-твоему, я уйду. Но при одном условии: если дашь слово, что придешь в школу завтра.— Агафон не торопился дать такое слово, и она прибавила: — Слово только на завтра, понимаешь?

- Если только на завтра, даю,— выдавил из себя Агафон, по-прежнему пряча от нее глаза.

Берясь за ручку двери, Таня еще прибавила:

— Если нарушишь слово, не придешь, мы нагрянем к тебе всем классом.

Когда дверь за ней закрылась, Агафон некоторое время молча таращился на меня, как бы примериваясь: сразу вытолкать следом или подождать, когда она спустится по лестнице. Набравшись нахальства, я нырнул в его комнату.

По сравнению с прошлым разом, там был наведен относительный порядок. Только диван с неубранной постелью составлял исключение — подушка и одеяло скомканы, почти половина простыни съехала на пол, прикрывая небрежно брошенные брюки с рубашкой. Давая понять, что от меня не так просто избавиться, я присел к столу и молча глядел на Агафона.

Уже не знаю, что выражали мои глаза, только Агафон вдруг заорал:

- Чего ты таращишься на меня, как на собаку издыхающую? Небось целую проповедь заготовил, когда тащился сюда...

- Ничего я не заготавливал...— Губы у меня дрожали, я готов был зареветь от сознания своего бессилия. А мой «тайный дар»? Я приободрился. Только бы суметь убедить Агафона не бросать школу.

Агафон, наверное, понял, что со мной творится. Сказал почти миролюбиво:

— Ладно, пусть не заготавливал. А какого...— Он, по своему обыкновению, хотел помянуть черта, но раздумал.— Зачем Таню с собой прихватил? Все небось ей выложил?

- По-твоему, Таня из тех, кого можно «прихватывать»? — Меня вдруг как прорвало.— Это ее была инициатива пойти узнать, что такое с тобой. Ясно тебе? И выкладывать ей что-то было вовсе незачем! Если человек за неполных три месяца до окончания школы бросает учебу, значит, с ним плохо. Таня так и сказала: «Агафона

надо спасать».

- Даже так: «надо спасать»? — Агафон криво усмехнулся.— Я, что же, по-вашему, утопленник?

- Не утопленник, а утопающий. Утопленнику уже не поможешь. Таня так и сказала: «Агафон тонет, его надо спасать».

- Затвердил, как попка: «утопающий, тонет»...— Он опять повысил голос: — Выходит, ты все-таки ей все выложил?

- А ты на моем месте не выложил, если бы Таня к тебе так же приступилась?! Глупо было бы утаивать, что с тобой творится. Тебя на самом деле надо спасать!

Агафон помолчал — переваривал, наверное, услышанное.

- Ладно, Танины слова ты передал. У тебя, может, и свои есть?

- А ты как думал? Если в твоей башке сохранилась хоть капля мозгов, пойми: школу надо окончить. Ведь всего только неполных три месяца остается!

- Это для тебя — «всего только», а для меня — нестерпимо долго! Какая может быть школа, когда отец из больницы выйдет?

- Вам с матерью надо отделиться от него. Таня может посодействовать, чтобы вам дали комнату в общежитии.

- Опять Таня...— начал было Агафон, но я бесцеремонно прервал его.

- Ну да, опять Таня,— чем ты, собственно, недоволен? Если мы с ней тревожимся за тебя, хотим помочь — это что, плохо?

- Ого! Да ты можешь орать не хуже меня.

— Тоже, оказывается, могу,— удивился и я сам.

Посмотрели друг на друга, и, как ни странно, оба рассмеялись.

- Ладно, хватит с меня накачки,— сказал Агафон, поглядев на стол, где стояло что-то накрытое полотенцем.— Мать пошамать оставила, а мне неохота — первый раз в жизни. Давай вместе — может, в компании ко мне вернется аппетит?

- Ты бы хоть штаны надел,— посоветовал я.— Глядеть на тебя противно!

При последнем слове он встопорщился было, но это продолжалось какое-то мгновение.

— Ладно, надену. Заодно, пожалуй, и умоюсь пойду.

Через некоторое время мы сидели за столом и дружно расправлялись с жареной картошкой, которую Агафон разогрел. Аппетит к нему явно вернулся. Это меня приободрило; когда мы приступили к чаепитию, я спросил:

— Мать знает, что ты в школу перестал ходить?

Агафон резко отодвинул в сторону стакан с недопитым чаем.