Особого значения это, в общем-то, не имело — внушение или самовнушение,— главное, Агафон воспрянул духом. На следующий день его снова спросили — по другому предмету,— и опять, отвечая, он почти не заикался. Правда, на этот раз он схлопотал тройку — вполне заслуженно,— но она его ничуть не огорчила. Главное было не в этом.

На больших переменах ребята из нашего класса обычно окружают Костика Кукина, заядлого весельчака-затейника,— редкий проходит день, чтобы в запасе у него не оказалось свежего анекдота. Слушая его болтовню, Агафон обычно лишь губы кривил в ухмылке, а теперь вдруг обнаружилось: он умеет хохотать. Я, во всяком случае, прежде не слыхал.

Прошла неделя, и враз все переменилось.

В субботу Агафон явился в школу мрачней грозовой тучи. На уроках он хоть физически и присутствовал, но вряд ли слышал объяснения учителя или ответы товарищей. «Опять что-то с его отцом»,— было первой моей мыслью, но тут же я вспомнил: из больницы его выпишут не раньше, чем через три дня.

На втором уроке я подсунул Агафону записку с вопросом: «Что у тебя стряслось?» На обороте он написал ответ: «Родитель вчера сбежал из больницы, не смог больше вытерпеть без сорокаградусной».

По окончании занятий, когда мы с Агафоном вместе шли из школы, я узнал подробности об этом побеге. Из больницы его родитель улизнул — как был, в больничной одежде — примерно в полдень, а домой заявился в полночь; верзила собутыльник впихнул почти безжизненное тело в коридор, а из коридора в комнату его перетащила мать.

Когда Агафон собирался в школу, отец начал приходить в себя — хрипло потребовал воды. Мать поспешила на кухню: а сын, остановившись у порога, твердо пообещал: «Если тронешь мать хоть пальцем, вызову милицию».

По голосу Агафона, по всему его мрачно-решительному виду было ясно, что он дошел до предела. Я был просто в отчаянии; никакие слова уже не могли ему помочь. Мне вздумалось напомнить про общежитие.

— Я с матерью уже говорил на эту тему, она и слушать не хочет,— был ответ.— Я же говорил, что бабы — дуры. Одну ее могла бы приютить пока наша одинокая родственница тетя Валя, но вместе со мной опасается: слишком беспокойно ей будет.

И тут меня осенило... Почему бы не приютить Агафона у себя? Всего на какие-то два месяца, пока окончится учебный год и пройдут выпускные экзамены.

Агафон выслушал мое предложение недоверчиво.

— Ты сам живешь у своих родственников из милости, где уж тебе решать такое.

Безнадежно-скептический тон, каким это было сказано, как бы подхлестнул меня. Пошарив взглядом по сторонам, я нашел то, что было сейчас нужней всего: будку телефона-автомата. Начал названивать тете Агнии.

Тетя Агния начала было ссылаться на Капитолину Даниловну — как главная хозяйка, пусть, дескать, она решает. Но я заявил решительно: мне хорошо известно, кто на самом деле главная хозяйка, это во-первых. А во-вторых, решить нужно немедленно, потому что Агафон стоит перед будкой и ждет, отпустить его сейчас домой невозможно.

Помолчав немного, тетя Агния ответила:

— Ладно, приходите вместе. Пусть побудет у нас воскресенье, а там посмотрим...

Сперва, конечно, мы с Агафоном зашли к нему домой — предупредить мать. Заодно сын взял с нее слово, что она на это же время уйдет к своей родственнице. А там видно будет.

Ни минуты не медля в прихожей, я провел гостя в свою комнату, а сам поторопился на кухню — оттуда доносились вкусные запахи, значит, Капитолина Даниловна там. Нельзя было ждать до вечера, когда тетя Агния возвратится с работы — почему-то она в эту субботу работала — и сама поговорит с «главной хозяйкой». Агафону довольно косого взгляда — и он сбежит.

Пока Капитолина Даниловна жарила котлеты, я поведал ей о житье-бытье Агафона; слушала она внимательно, но не отзывалась.

— Вы ведь не будете против, если он поживет у нас немного, отогреется душой? — с замиранием сердца спросил я под конец.

Капитолина Даниловна опять никак не отозвалась, это меня скорей обрадовало, чем расстроило. Даже если она и против, то не категорически. Главное, губы не поджала.

Осматривая мою комнату, Агафон старался делать безразличный вид, но это ему не особенно удавалось. Все очень внимательно рассмотрел, особенно портреты моих родителей и нарисованный на стене мой родной Веденеевский лес.

Дошла очередь до книг, стоявших на полках, вот тут-то и открылось самое, может быть, главное в Агафоне.

Корешки книг на той полке, где помещались самые мои любимые художественные произведения, он просматривал довольно-таки рассеянно: видимо, они не очень его интересовали. И вдруг его взгляд наткнулся на этот броский заголовок: «Боги, гробницы, ученые».

Снял книгу с полки, раскрыл наугад. И как нарочно, на самом интересном месте.

Красочная иллюстрация во всю страницу — гробница восемнадцатилетнего египетского фараона Тутанхамона. Гробница, начиненная немыслимыми сокровищами — саркофаг, покрытый золотом, скульптурный портрет фараона — из золота, невероятное количество драгоценных украшений на мумии, множество всякой утвари, якобы необходимой фараону, по верованию древних египтян, в загробной жизни...

Я терпеливо ждал реакции Агафона.

Это что: картинка из «Волшебной лампы Аладдина»? — спросил он, внимательно все рассмотрев.

- Как бы не так! — И я вкратце рассказал ему о самом великом во всемирной истории археологическом открытии — находке этой самой гробницы. Намекнул, что с историей этой находки связаны самые захватывающие, самые драматические события.

- Расскажи,— потребовал Агафон.

- Об этом лучше самому прочесть,— ответил я, заметив, что у него заблестели глаза. Чтобы еще больше разжечь его любопытство, прибавил: — В книге этому открытию посвящены четыре главы: «Грабители в долине царей», «Мумии», «Говард Картер находит Тутанхамона», «Золотая стена»...

- Что еще за «долина царей»?

- Иначе сказать, это город пирамид, в которых, как всем известно, хоронили в древние времена египетских фараонов. Как сказано в книге, «самое таинственное место на всем белом свете».

— Вот как даже. И что там такого таинственного?

Этот вопрос я оставил без ответа. Усадил Агафона на диван, сунул за спину подушку, чтобы удобней было, положил на колени книгу.

— Прочти все сам... Начни с самого начала.

Агафон раскрыл книгу. И сразу как бы выключился из окружающей его обстановки.

То, что он не заметил, как я чистил клетку и выпустил щегла немного полетать, как стирал пыль с книг и вообще со всех предметов в своей комнате (приучен заниматься этим каждую субботу мамой), это еще ладно. Но он не заметил даже того, какие кушанья у нас с ним были на обед, хоть и ел с жадностью.

Лишь эффектное появление тети Агнии — она была в новом роскошном халате до пят, рыжие волосы взбиты в затейливую прическу, на пунцовых губах обворожительная улыбка — смогло вывести Агафона из этого состояния.

— Как вы тут, мои юные друзья? — почти пропела она, входя.— Как чувствует себя наш гость?

Агафона будто пружиной с дивана подбросило — вытаращил глаза на тетю Агнию и жутко вдруг покраснел.

Тетя Агния успокаивающе сказала:

— Вижу, у вас все в порядке, так что слова не обязательны.

Посмотрела, какую книгу Агафон читает, прошлась зачем-то туда-сюда по комнате, распространяя запах духов, и величественно выплыла от нас.

С минуту, наверное, Агафон оторопело глядел ей вслед.

— Ну и тетя у тебя! — обретя голос, сказал восхищенно.— Фараонша египетская!

Еще с минуту просто так сидел на диване, а потом, как бы спохватившись, с жадностью схватился за книгу. Перед тем как начать новую главу, признался:

— Путешествия и экспедиции — страсть как люблю!

15

Удивительно разные бывают дни!

Одни, серенькие, ничем не примечательные, промелькнут, как неясные тени в сумерках, и не оставят никакого следа в душе. А бывают — как зарницы, насыщенные яркими красками.