Во время большой перемены — я стоял возле окна, глядел во двор — Агафон подошел ко мне, бесцеремонно повернул к себе лицом.

— Н-ну, как, налюбовался? — спросил, не снимая с моего плеча тяжеленной своей ладони.— Я тебе что, д-дикобраз в зоопарке?

Все в классе знали силу и вспыльчивость Агафона, и потому никто никогда его не затрагивал, даже нечаянно... Вот и послушался тетушкиного совета, пригляделся к «потенциальному другу».

- Ну так что, язык проглотил?

- Извини, если обидел тебя нечаянно,— отвечал я. (Что в моем положении еще можно было сказать?) — Поверь, я не хотел этого.

- П-плевать на твое извинение! Я хочу знать, что такое ты во мне сегодня высматривал?

- Понимаешь, Агафон, именно сегодня почему-то мне пришел в голову вопрос: почему ты от Веньки ко мне пересел?

Он недоверчиво на меня уставился.

— А мне интересно, почему именно сегодня тебе это в голову стукнуло? С опозданием на полтора месяца.

Я пожал плечами:

— Почем я знаю? Не у всех реакция на явления жизни одинаковая — у меня, выходит, замедленная.

Некоторое время Агафон тупо глядел на меня, не зная, как отнестись к моему признанию. И вдруг — ухмыльнулся. Говорю «вдруг» потому, что не часто можно увидеть улыбку на его хмуром лице.

- У тебя, значит, как у жирафа? Гы-гы... И что же ты высмотрел? Н-насчет Веньки, я имею в виду?

- Может, ты потому ко мне пересел, что Венька очень подвижен? — неуверенно предположил я.— Надоел?

- Гляди-ка, угадал! Только «очень подвижен» — мягко сказано. Это веретено своей задницей скоро дыру в сиденье провернет. Пробовал его урезонить, да что толку, если его таким на свет белый произвели? — Агафон помолчал выжидательно — не скажу ли я что в ответ,— затем продолжал: — Я к тебе потому пересел, что ты несуетливый, как и я, гомона не любишь.

Он так разговорился, что совсем перестал заикаться. Вынул неспешно из кармана два краснобоких яблока, одно протянул мне. Я было помедлил в нерешительности, но Агафон всунул яблоко мне в руку.

— Бери, бери!

Пришлось взять. Когда мы с ним стояли хрустели яблоками, мимо прошла Дина Демыкина, по-моему, самая красивая в нашем классе девчонка, а может, и во всей школе. У нее такая привычка: идет мимо тебя и не видит, будто ты — пустое место.

Поглядев ей вслед, Агафон снова ухмыльнулся.

— Хороша, Цыганка! Одна походка чего стоит — идет, будто стакан с водой на голове несет и расплеснуть боится.

Я удивленно глядел на него — никак не ожидал, что он способен так точно выразить самое, пожалуй, примечательное во внешнем облике Дины.

— Что гляделки на меня вытаращил? Не думай, что я слепой,— вижу, как ты на нее зыркаешь. Т-только понапрасну, около нее ведь Руслашка увивается. Где ж тебе с ним тягаться!

Мне были очень неприятны эти его слова: я и не сознавал, что как-то по-особому гляжу на Дину, что она для меня не такая, как все остальные девчонки. И вот — узнать об этом от Агафона! Уже раскрыл было рот, чтобы запротестовать, опровергнуть его досужие догадки, но... По забившемуся вдруг сердцу понял: нет, не догадки, а правда. А раз так, нечего и опровергать, душой кривить.

«Руслашка» — это Руслан Ельцов, самая примечательная личность в нашем классе.

У кого на редкость атлетическая, стройная фигура, самая обаятельная улыбка? У Руслана. Кто модней и вместе с тем якобы небрежней всех одевается? Руслан. Кто раздобывает — неизвестно где — самые интересные книги и снабжает — по выбору — ими товарищей по классу? Кто может такое предугадать, что весь класс от удивления ахнет? К примеру, предсказывает, кого сегодня спросят по химии, а кого по литературе, и редко ошибается. Все он, Руслан. Но самое в нем примечательное: круглый пятерочник. В классе еще два отличника, но с небольшими натяжками. А Руслан отличник стопроцентный.

Прозвеневший звонок, к моей радости, помешал Агафону продолжить щекотливый этот разговор.

Последним уроком была история, и учитель вызвал Агафона отвечать.

Обычно он шел к столу понурившись, ни на кого не глядя,— именно в такие моменты, когда требуется много и связно говорить, видимо, особенно остро сознавал свой физический недостаток. Учителя тоже, понимая его состояние, старались на него не глядеть. И все же Агафон с первой же фразы начинал мучительно заикаться, и чем дальше, тем больше длились эти моменты, когда он как запнется на каком-нибудь звуке, так иной раз целую минуту его язык не может этот барьер преодолеть. Весь покраснеет от натуги. А ведь урок-то идет, учителя начинают или покашливать нетерпеливо, или подсказывают следующую фразу. Кончалось тем, что Агафон круто повертывался от стола и шел к своей парте. В журнале напротив его фамилии появлялась очередная тройка.

Но на этот раз было несколько иначе — Агафон шел к столу довольно уверенно. Но учитель, как это обыкновенно бывало, не глядел на него, чтобы не смущать. Агафон начал отвечать урок почти не заикаясь — все в классе удивленно воззрились на него.

Владимир Николаевич оторвался от своего журнала, и надо же было ему ляпнуть:

— Э, да ты, друг мой, при желании превосходно владеешь своей речью!

И все, превосходная речь прервалась.

— П-п-п-п-п-п-п...— И не было видно этому конца.

Агафон чуть не бегом возвратился на свое место. Уткнулся багровым лицом в парту, и я услышал, как он заскрипел зубами.

Учитель, покашливая — стараясь, наверное, скрыть свое смущение,— сказал:

— Сегодняшним твоим ответом, Агафонов, я доволен. Ставлю в журнал четверку.

Но тот даже не шевельнулся — так и просидел до конца урока не подняв головы. Уже и звонок прозвенел, все домой заспешили, а он сидит и сидит.

Неподалеку от школы я подождал, когда он выйдет. Очень его было жалко.

— Что надо? - спросил он непримиримо.— Что ты ко мне лезешь?

— Нам ведь по пути,— отвечал я как можно независимее.— Почему бы и не пойти вместе?

Агафон что-то пробурчал себе под нос и потопал, не поднимая глаз от дороги. Якобы поскользнувшись, толкнул меня на повороте так, что я упал.

— Хоть ты и злишься почему-то, но я все равно кое-что тебе скажу,— сказал я, поднявшись.— Один полезный совет хочу дать.

По выражению его лица было видно: упоминание о полезном совете сработало.

Он остановился напротив меня — лицом к лицу:

— Н-ну, выкладывай!

Возмущаться его тоном было не к месту. Несколько секунд я молчал, мучительно соображая: с чего бы начать? Не то слово скажешь этому вепрю...

— Ну-ну! Язык, что ли, проглотил?

Я почел за лучшее ошеломить его неожиданным вопросом:

— Агафон, ты знаешь, что это такое — аутотренинг?

Он вытаращил на меня глаза.

— Так я и думал, не знаешь! — Не давая ему опомниться, напористо продолжал: — А между тем именно тебе знать это нужно. Есть такая умная книга «Искусство быть собой» — в ней подробно сущность аутотренинга разъясняется. Хочешь, дам почитать?

— Постой, что ты мне морочишь голову этим самым ау...— Он запнулся.

На этот раз не потому, что заикнулся, просто мудреное слово не смог выговорить.

— ...аутотренинг,— подсказал я.— Ты мог бы не злиться, пока не поймешь, в чем дело? А то собьешь меня с толку, я ничего путного не сумею сказать.

— Ты о каком-то совете вякнул — о том самом и выкладывай! А если издеваешься...

— О том самом и толкую! — перебил я его.— Мой совет имеет к аутотренингу самое непосредственное отношение. Главная его суть вот в чем: каждый человек обладает способностью самовнушения...— Я нарочно сделал паузу, чтобы смысл сказанного дошел до сознания Агафона.— Понимаешь, са-мо-вну-шения.— Последнее слово я произнес по слогам.

Прохожие начали обращать на нас внимание — стоим как столбы посреди дороги. Я предложил:

— Пойдем-ка вон туда во двор, на скамье посидим. Наш разговор в несколько минут не уложить.

Озадаченный, Агафон покорно шел за мной следом. Даже не понукал больше, когда мы сели.

— Чтобы все как следует понять, надо самому эту книгу прочесть. Причем очень внимательно! Но самое главное я все же попробую растолковать.— Я опять сделал паузу, чтобы мой собеседник-тугодум настроился слушать.— Если человек всерьез, очень настойчиво, займется аутотренингом, то сможет устранить всяческие неполадки в самом себе.