— Как считаете, Иван Ильич, — спросил я как-то генерала Миссана, — надолго ли притих Шернер? [167]

— На прорыв, возможно, и не решится, — ответил Миесан, — но держаться будет до последнего. Пока, конечно, есть боеприпасы да люди еще не мрут у него с голода. Игра, комиссар, идет ва-банк... Оно ведь и нам наступать нелегко, — помолчав, продолжал комкор. — И людей, и средств маловато. А на серьезное подкрепление пока рассчитывать не приходится. Не главное у нас направление, вот в чем суть...

— Да, наступать нам, если что, будет нелегко, — согласился я. — Хорошо бы покончить с противником малой кровью...

— Вы что, нашли такое средство? — спросил меня Миесан не без иронии.

— Не то чтобы нашел, но... Думается, нам нужно еще более усилить психологическую обработку вражеских солдат и офицеров. Раскрыть им глаза на то, что германский-то рейх вот-вот развалится. Ведь и союзников у Гитлера почти не осталось, советские войска уже в Восточной Пруссии. С запада наши союзники надвигаются... Знают ли об этом немецкие солдаты, которые здесь, в Курляндии? Небось от них эти данные скрывают. Вот и объяснить...

— Не поверят, — задумчиво покачал головой Миссан. — Фанатики они, фашисты. Решат, что обманываем мы их.

— А мы сами не будем разговаривать с ними. У нас для этого пленные есть, которые изъявляют желание к своим бывшим однополчанам обратиться по радио.

— Понимаю. Да, своим они могут поверить. На Шернера, конечно, даже их слова не подействуют, а солдаты прислушаются. Я «за». Обговорите идею в поарме и, если последует «добро», действуйте.

Начальник политотдела армии оказался горячим сторонником предложенного мною плана и вскоре даже начал поторапливать меня. Мы договорились направить для начала окруженным в Курляндии гитлеровцам обращение, в котором еще раз объяснить, что их положение безнадежное и во избежание лишнего кровопролития им все же лучше сложить оружие.

Обращение вскоре отпечатали и с помощью легких ночных бомбардировщиков У-2 разбросали над занимаемой врагом территорией.

А вскоре в политотдел корпуса явился человек, представился как переводчик и сказал, что направлен в наше [168] распоряжение. Назвал и свою фамилию. В его речи угадывался немецкий акцент. Да и фамилия... Петер Ламберц...

И тут я вспомнил. Да, фамилия этого антифашиста мне знакома. Впервые я услышал ее еще в днепровских плавнях, когда находился во 2-й гвардейской армии. И вот при каких обстоятельствах.

417-я гвардейская стрелковая дивизия занимала оборону по восточному берегу реки. На противоположном были гитлеровцы. И вот однажды (дело было поздней осенью, Днепр уже начал сковывать первый ледок) наши наблюдатели доложили, что с вражеского берега к нам пробирается человек. Было ясно, что это перебежчик — гитлеровцы обстреливали его из пулеметов.

Одна из пуль, видимо, достигла цели: перебежчик захромал. Наш сторожевой пост тут же постарался прикрыть беглеца огнем. А затем, когда он приблизился, помог преодолеть минное поле и колючую проволоку.

Перешедшего на нашу сторону немецкого солдата после оказания ему первой медицинской помощи направили в политотдел. Там я и узнал его историю.

Он — коммунист, долгое время работал в рейнском городе Майене. Как многие члены германской компартии, участвовал в немецком «Союзе друзей СССР». Когда к власти пришел Гитлер, оказался в заключении. Вышел из концлагеря незадолго до нападения фашистской Германии на СССР.

После краха немецко-фашистских войск под Сталинградом нацистам срочно потребовалось пополнить поредевшие на восточном фронте ряды своих соединений. В армию были призваны и неблагонадежные. В их числе оказался и он, наш перебежчик. Как и других, за кем фашистские власти вели тайный надзор, Петера Ламберца направили в одну из штрафных частей. Так он оказался на фронте, здесь, в районе нижнего течения Днепра. И при первой же возможности совершил то, что задумал сразу же, как только надел мундир солдата гитлеровского вермахта, — перешел на нашу сторону.

В политотдел 51-й армии Петер Ламберц прибыл уже в качестве уполномоченного национального комитета «Свободная Германия». Прибыл, как оказалось, еще в то время, когда мы вели бои за освобождение Крыма. И вот теперь он в нашем корпусе. [169]

Забегая несколько вперед, хочу сказать, что в день, когда наша страна отмечала 25-летие победы над фашистской Германией, в столице ГДР Берлине состоялось торжественное вручение наград тем немецким гражданам, кто в годы Великой Отечественной войны внес и свой посильный вклад в разгром гитлеровского фашизма. Петер Ламберц был (к сожалению, посмертно) удостоен ордена Отечественной войны I степени. Его награду посол СССР передал на вечное хранение сыну — Вернеру Ламберцу, члену Политбюро и секретарю ЦК СЕПГ.

Но вернемся к осени 1944 года, к нашей новой встрече с Петером Ламберцем. Итак, он прибыл в наш корпус в качестве переводчика. С чего мы начали с ним работу? Естественно, с посещения лагеря военнопленных немецких солдат. Дело в том, что у меня уже был обширный список тех из них, кто изъявил желание обратиться через наши громкоговорящие установки к своим бывшим сослуживцам с призывом прекратить бессмысленное сопротивление и сдаться в плен. Но нужно было еще познакомиться с этими людьми, узнать, в каких частях окруженной в Курляндии группировки фашистских войск они служили, в какой должности, к кому именно будет обращен их призыв. Ведь задуманное нами дело должно было быть конкретным, иметь, как говорится, точный адрес.

При первом же посещении лагеря военнопленных выяснилось, что в нем довольно широко представлены части и соединения, входящие в группу армий «Север». Здесь были бывшие солдаты и офицеры из 7-й танковой дивизии, из дивизии «Великая Германия». Мы встретились и поговорили с военнопленными из 5-го охранного батальона, 126-й и 58-й пехотных дивизий, 49-го мехполка, 109-го и 273-го пехотных полков, 327-й и 12-й авточастей, 657-го и 663-го охранных батальонов и многих других соединений, частей и подразделений, остатки которых еще продолжали бессмысленное сопротивление в курляндском котле.

Кстати, в лагерь мы прибыли как раз во время обеда. И воочию убедились, что военнопленных немецких солдат и офицеров кормят очень прилично. Начальник лагеря сообщил нам, что отношение к пленным здесь гуманное, так что вчерашние враги на личном опыте убеждаются в лживости фашистской пропаганды, в свое время запугивавшей их русскими «зверствами». И вот, оказавшись в плену, [170] они сами видят, что «зверств» по отношению к ним никаких нет, ничто не угрожает их жизни, условия пребывания в лагере вполне сносные. Раненым оказывается необходимая медицинская помощь.

В первый день нашего пребывания в лагере мы с Ламберцем остановились на кандидатурах трех пленных немецких солдат. Обстоятельно поговорили с ними, выяснили, что бы они хотели сказать своим бывшим однополчанам. Их обращения, набросанные, естественно, еще вчерне, нам понравились. И, оставив Петера для окончательной доработки с пленными текста обращения, назначив день и час их выступления, я уехал из лагеря. В политотделе корпуса ждало немало других неотложных дел.

Вернулся в лагерь спустя два дня. И сразу заметил здесь тревожное возбуждение. И еще одну — уже третью — санитарную палатку.

Оказалось, накануне пятерка фашистских самолетов совершила зверский налет на лагерь военнопленных. Результат — 11 человек убито и 27 ранено. Мне рассказали, что находящиеся в лагере всячески пытались дать понять летчикам, что здесь, образно выражаясь, свои, немцы. Военнопленные размахивали белыми платками, намеренно выбегали из укрытий, чтобы летчики смогли увидеть их в немецкой форме. Но ничего не помогло. Изуверский налет продолжался еще долго. Видимо, он был специально санкционирован гитлеровским командованием.

На этот раз военнопленные встретили меня уже как старого знакомого. Окружили со всех сторон, засыпали вопросами. Всех, естественно, волновал главный из них: что их ждет в дальнейшем?