Письмо Маши Ломакиной и ее подруги, дошедшее до нас из застенков фашистского концлагеря, тут же было напечатано во всех газетах армии. Обращение девушек воины читали с вполне понятным волнением, клялись отомстить врагу за все его злодеяния.

Много лет спустя, уже после войны, я рассказал о судьбе Маши на страницах ростовской областной газеты. И какова же была моя радость, когда среди откликов на мою статью я получил письмо... и от самой Маши. Оказывается, она все же выжила в фашистском плену, после войны вернулась в родную станицу к мирному труду. [179]

Я до сих пор берегу это письмо. В нем Маша немногословно сообщает мне о себе и своей семье. «Живу, — пишет она, — как и все труженики села. Муж на пенсии, сын окончил 8 классов, пошел работать на завод...»

Мирная труженица. А в нашей памяти, памяти фронтовиков, знавших ее в годы войны, Маша Ломакина по-прежнему остается опытной девушкой-связисткой, бесстрашным патриотом своей Родины.

Пытался я отыскать и других девушек нашего узла связи, попавших вместе с Машей Ломакиной в руки фашистов в августе 1944 года. Увы, следы многих из них затерялись, Но некоторые, к счастью, остались живы и откликнулись. Вот письмо одной из них, Марии Михно. Она пишет:

«...20 августа 1944 года танки врага прорвались в районе Тукумса. Я в это время дежурила на коммутаторе. Вдруг вбежала Маша Ломакина, бледная, вся дрожит от волнения.

— Фашисты! — крикнула она. — Бежим в лес!

Я, кстати, еще до этого была уже встревожена. Что-то стряслось на линии связи. Не стали поступать звонки, а такого у нас никогда не бывало.

За стеной нашей комнаты телеграфисты работали. Забежала к ним, а у них тоже полнейшая тишина — никаких вызовов. А когда Ломакина прибежала, мы поняли, в чем дело. Перерезаны провода!

А убегать между тем было уже поздно. Что делать?

— В скирду! — крикнул кто-то. — Там спрячемся!

У дома стог сена стоял, вот мы и кинулись к нему. Но где там! Не успели. Схватили всех нас вместе с телеграфистами. С ребятами нас тут же разъединили, допросы начались. Какие тут части, спрашивают, где стоят. Только ничего они от нас не узнали.

Допросы следовали и на второй, и на третий день. А затем привезли нас в лагерь военнопленных и бросили туда. «Старожилы» к нам: как дела на фронте? Где наши? Конечно, мы обо всем рассказали товарищам, поддержали в них веру в скорое освобождение.

Разговаривали, конечно, шепотом, даже знаками, потому что говорить между собой нам было запрещено. Чуть что — сразу в карцер.

Так и жили: из карцера — на допрос, с допроса — [180] в карцер. Фашисты все пытались заставить нас говорить, мучили жаждой, голодом.

А то еще заставляли обуваться в деревянные опорки, в которых гвозди торчат, и бегать в них по кругу. Думали, разговорчивее станем. Не вышло! Вынесли и эту пытку.

Наши между тем все ближе и ближе подходили. Думали, вот-вот освободят. Но не дождались. Увезли нас из Риги. Сперва в Данциг, а потом в город Падерборн. Тут нас работать заставляли, камни, железо перетаскивать. Трудно было — не передать! Ведь мы еле ноги переставляли.

Я к тому же была еще в положении. Маша Ломакина мне много помогала. Даже — не знаю, как это ей удалось, — добилась, чтобы позволили меня в родильный дом отвести. Сама же и проводила меня. Там и положили меня прямо на пол. Правда, дерюгу какую-то подстелили.

В этом родильном доме девушка одна работала. То ли няней, то ли сестрой. Асей ее звали. Она-то и упросила акушерку, чтобы та за мной хоть изредка наблюдала. Так я и родила дочку.

Пришла за мной опять же Маша. Видит, что ребенок мой совсем голый, разорвала свою сорочку и дочку запеленала. И еще Ася дала нам старенькое одеяльце, в нем и донесли ребенка до концлагеря.

Ася и потом к нам не раз приходила. Тайком приносила пакетики с киселем. Мы варили его, тем и кормили малышку. Молока-то у меня так и не было. Да и не с чего ему было взяться: кормили-то нас лишь жидкой баландой.

Ребенок все время болел, мы думали — не выживет. Но, к счастью, девочка выжила.

Из лагеря нас освободили американцы. Мы стали готовиться к возвращению домой.

Маша проводила меня до самой Полтавы. Доброй души человек!

Добралась я домой, к отцу. Узнала, муж сообщил ему, что я без вести пропала. А я — вот она...

Сейчас работаю телефонисткой в Крыму, в городе Красногвардейске. Дочка выросла, тоже моей дорогой по жизни пошла: стала начальником отделения связи в Казахстане...»

А вот несколько штрихов из биографии другой фронтовички [181] — Ольги Бордашевской. До войны она училась в университете, мечтала стать литератором. Но когда на нашу Родину напали фашисты, ушла на фронт, стала медицинской сестрой в госпитале.

«Страшно переживала, — вспоминает она, — увидев первого раненого в промокших, окровавленных бинтах... Но надо было работать!»

И она делала свое нелегкое дело, мечтая одновременно попасть на передовую.

Вскоре ей удалось поступить в школу снайперов. Ей, отличнице учебы, было даже при выпуске вручено от имени Центрального Комитета ВЛКСМ именное оружие.

И вот первый выход на «охоту». В тот день ее напарницей была Лида Лещева. Девушки тщательно выбрали позицию, замаскировались, стали ждать.

Первой цель появилась в секторе Лиды. Она-то и открыла свой боевой счет. Но вскоре и Ольга заметила над бруствером каску гитлеровца. Прицелилась под срез, нажала спуск. Выстрел был точен.

Со временем она довела личный счет истребленных гитлеровцев до 108. Была несколько раз ранена, но неизменно возвращалась в свою 204-ю дивизию, чтобы продолжать бить врага.

Сейчас Бордашевская живет в Одессе, является ответственным секретарем Комитета защиты мира. Мира, который завоеван ими, фронтовиками! [182]

Глава шестая.

Они сдаются!

Между тем время шло своим чередом, один хмурый осенний день сменялся другим, таким же хмурым и непогожим. Далеко на западе советские войска успешно громили врага уже на его собственной территории, а мы по-прежнему продолжали держать в котле его большую курляндскую группировку войск.

Ее и без того безнадежное положение усугублялось час от часу. Еще в сентябре генерал Шернер доносил в Берлин, что для германских войск в Прибалтике наступил «последний момент», что группа «не в состоянии вести длительное оборонительное сражение и остается одна возможность — уйти». Но гитлеровский генштаб не внял голосу разума. А скорее всего просто уже не мог осуществить организованного отвода зажатых в Прибалтике дивизий.

Прошло еще несколько месяцев. Приближалась весна. И в это время у нас произошли некоторые изменения. В феврале 1945 года по приказу Ставки Верховного Главнокомандования был ликвидирован 1-й Прибалтийский фронт. Три армии из его состава и полевое управление фронта перешли в Восточную Пруссию. Там названные объединения при поддержке танкового корпуса и воздушной армии получили задачу очистить от противника Земландский полуостров. Генерал армии Иван Христофорович Баграмян, назначенный заместителем командующего 3-м Белорусским фронтом, и возглавил действия этой группы войск.

Наша же 51-я армия была, в свою очередь, передана в подчинение Ленинградскому фронту, которым командовал генерал армии Леонид Александрович Говоров.

К этому времени я получил назначение на новую должность начальника политотдела 51-й армии. На этой должности [183] освоился довольно быстро. Помогло то, что все соединения, входившие в армию (так уж получалось), за период боев в Прибалтике поочередно побывали в составе 1-го гвардейского корпуса, где я, как известно, был начпокором. Так что людей я знал хорошо, и они меня тоже. Знакомо мне было и состояние дел во всех соединениях армии.

Сразу скажу, последние месяцы войны были для нас мучительно долгими и какими-то тягостно-тревожными. Ведь мы очень внимательно следили за событиями в Восточной Пруссии, на берлинском направлении и, естественно, испытывали большую неловкость перед теми, кто упорно пробивался к фашистскому логову, участвовал в решающих кровопролитных схватках с врагом. Разумом, конечно, мы понимали, что тоже делаем очень важное и нужное дело — сковываем здесь, в Курляндии, крупную группировку фашистских войск. Но... И сами как бы оказывались на положении скованных. Поэтому-то многие бойцы и командиры откровенно высказывали мысль, что им не довезло. Ведь им, вероятнее всего, так и не удастся пройтись по улицам Берлина.