- Иродиада, выслушай меня. Я в милости у Цезаря и скоро буду царём всей Палестины. А ты станешь царицей. Тебе будут завидовать во всём мире. Тобой будет восхищаться Рим.

Красавица сделал протестующий жест.

- Замолчи немедленно, ничтожный Антипа, в противном случае я начну смеяться. А когда меня спросит Филипп, что меня смешит, то я скажу ему о твоих словах.

Антипатр откинулся на спинку кресла и тихо застонал. При мысли, что сегодня ночью Филипп будет прикасаться к ней, царь ощутил в душе жгучую ревность, как если бы Иродиада была его женой. Он задыхался и безумными глазами скользил по её телу.

Иродиада была прелестной в своём гневе. Ею любовались, ей говорили приятные слова. И от этого она быстро успокоилась, обратилась к Германику и рассказала ему, как Иуда только что сражался с толпой черни.

Полководец ожидал наступления благоприятных дней, указанных гарусниками, чтобы отправиться на Восток для разрешения кризиса власти в Армении и Парфии.

Тиберий более из зависти к славе молодого полководца, чем из страха, не позволил ему закончить завоевание Германии и тем навсегда обезопасить римские провинции от нашествия неспокойных варваров – заставил его покинуть верные ему легионы. А потом нашёл предлог, чтобы выслать полководца из Рима, где народ уже прямо называл Германика Цезарем и связывал с ним надежды на возвращение к народовластию.

Лицо Германика было полно грусти. Страдал ли он от того, что ему не удалось выполнить на севере свои честолюбивые замыслы или он предчувствовал, что никогда не вернётся из далёкой Азии?

Он указал Иуде на место рядом с собой, и когда тот, взволнованный от чести, алея щеками, сел в кресло, Германик попросил у него меч. Окинул одобрительным взглядом окровавленный клинок и показал его всем.

- Вот оружие римского гражданина!

Все наградили аплодисментами юного центуриона. Германик повернулся к смущённому Иуде.

- Я беру тебя с собой на Восток. И скажу об этом Цезарю

Сенека, влюблено глядя на Германика, воскликнул:

- Цезарь, мы будем ждать тебя и надеяться, что к твоему возвращению тиран подохнет!

Кто-то крикнул:

- Сенека, будь осторожен!

Философ поднял голову и, лупя кулаком по столу в такт своим словам, громовым голосом заговорил:

- Я римлянин и говорю прямо: тиран потворствует разврату, лицемерию, предательству! Он губит государство, потому что превращает всех нас в трусливых рабов! Мы боимся говорить то, что думаем! Мы лжём и лжём и верим в эту ложь, так как она угодна тирану. Всякий, кто скрывает от ближних свои мысли, трус и негодяй, недостоин называться римлянином!

Слова Сенеки настолько сильно возбудили чувства римлян, что они вскочили на ноги и с увлажнёнными глазами начали аплодировать философу, хотя все понимали, что уже завтра список их имён будет лежать на столе Тиберия. Однако в эту минуту, в ярости, что они жили в страхе за своё будущее, римляне обрушили поток оскорбительных слов в адрес тирана, и появись он сейчас где-то рядом, его бы разорвали на куски.

Германик быстро поднял руку, обвёл ею кричавших римлян и в наступившей тишине сказал:

- Вы можете говорить что угодно о Цезаре – это ваше право – но прошу вас не говорить о нём в моём присутствии. Он мой отец.

Во время этих криков Иуда зачарованно смотрел на Иродиаду, не замечая, что Антипатр, угрюмо насупив брови, метал свой тяжёлый взгляд на юношу, потом переводил его на Иродиаду и всё более мрачнел.

Для Иуды, влюблённого внезапно в первый раз, вокруг царила тишина. Он уже забыл, где находился. И когда Иродиада, поправляя складки одежды сделала жест рукой, похожий на приглашение сесть рядом с нею, Иуда немедленно выполнил её приказ. И тем заставил красавицу покраснеть: ведь она не приглашала его к себе! Иродиада из-под ресниц глянула вокруг на гостей, которые уже спокойно стали рассуждать о причинах падения нравов. Она, боясь, что все могли увидеть её чувства, отвернулась от Иуды. Тот в изумлении замер, не понимая её поступок, как внезапно к его руке слегка прикоснулись пальцы Иродиады. Он едва не вскрикнул от счастья. Иродиада торопливо шепнула ему:

- Опусти глаза. Ты выдаёшь меня всем.

Иуда послушно глянул в пол, чутко реагируя на каждое движение молодой женщины, на её голос. И в то же время он пытался одёрнуть себя, не понимая, почему так быстро он полюбил Иродиаду. Впрочем, он знал её давно.

Да и трудно ли обаятельной, дерзкой женщине обольстить юнца, который в своей короткой жизни знал только одну женщину – мать.

Когда поздно ночью гости начали покидать дом Филиппа, иуда заметил красноречивый жест рабыни, которая указывала ему на одну из малоприметных дверей. Наперсница госпожи, посмеиваясь и поглядывая на взволнованного центуриона, провела его на женскую половину и желая чуть-чуть погреться в лучах чужой любви, она, остановившись у плотной завесы, что прикрывала вход, обняла Иуду за шею, а потом пропустила вперёд. Сама же, торопливо, полная жадного любопытства прильнула к полуоткрытой завесе.

В комнате, благоухающей запахом драгоценного мирра и ароматными воскурениями, в свете ярких светильников и зеркал возлежала на ложе Иродиада, закинув руки за голову. Она смотрела блестящими глазами на Иуду. Её обнажённое тело было прикрыто прозрачной тканью.

Кровь ударила в голову Иуды. Он мощным рывком сорвал с Иродиады тонкий покров, услышал нежный, словно вздох, лепет красавицы:

- Приди ко мне, Иуда.

Он увидел сокровенное, плавное движение умащённого тела Иродиады, полного страстного желания и, волнующее глаза и воображение всякого мужчины, медленно размыкание ног, что скрывали там…вверху нежный предмет вечной жажды мужчин.

И когда Иуда, восхищённый и счастливый, в предвкушении многих блаженств, потянулся рукой к нежному телу Иродиады….она стремительно села на ложе. Сильной рукой она схватила его голову за волосы, прижала к своей груди и зло, торжествующе смеясь, заговорила:

- Неужели ты думаешь, что я позволю тебе за 10 лет пыток, сейчас насладиться моим телом? Я ненавижу тебя!- Впрочем, красавица тут же и довольно торопливо добавила: - Я подумаю, когда ты будешь обладать мной. Надейся, что это будет скоро.

Иродиада сильно оттолкнула от себя Иуду.

И он шёл по улице, полный любви и ненависти к Иродиаде, кусая губы и яростно бормоча:

- О, проклятая лицемерка! Сосуд греха!

Когда Антипатр подошёл к двери своего дома, из-за колонны портика ему в ноги метнулись две фигуры. То были Захарий и Ефрем. Антипатр, не зная на ком сорвать досаду и злость, отшвырнул их крепкими пинками.

- Сволочи! Где вы устроили засаду. Кто вас только надоумил напасть на Иуду у дома моего брата?

Захарий и Ефрем, отскочив от раздражённого тетрарха, быстро смекнули: в чём дело, и тут же ответили:

- Государь, мы сразу поняли свою ошибку и потому так быстро увели разбойников прочь.

Но Антипатр, не обращая на них внимания, потянул на себя дверной молоток. Секарии в ужасе от того, что они теряли щедрого хозяина, тыча друг друга кулаками, заголосили:

- Ефрем, на что мы будем жить?

- А зачем ты, Захарий, отдал всё золото убийцам?

- Да ведь ты сам приказал мне, когда они занесли над тобой мечи: «Отдай всё до единого асса».

Ефрем с презрением глядя на своего товарища, сильно покачал головой.

- Ох, Захарий, ты опять лжёшь и не боишься Бога. Я ведь крикнул тебе с намёком: «Брат, если ты не потерял деньги, то заплати добрым людям!»

- Да как я мог заплатить цену, если они срезали мой кошелёк и сорвали с шеи мешочек?

Захарий внезапно умолк, а Ефрем живо повернулся к нему.

- Какой мешочек?

- Ну…такой…небольшой.

Ефрем поднял над головой Захария тяжёлые кулаки.

- А ну, говори: что там было?

- Я хранил в мешочке несколько сестерциев, заработанных напряжённым трудом. И видит Бог – так оно и было.

Ефрем скрипнул зубами и завопил:

- Ах, ты постыдное заднее место человека, ты украл их и мешочек с шейным шнурком у меня два года назад, когда я ночью спал! Вот твой напряжённый труд! Получай, Захарий!