- Эй, ты, Гней Пион, встань в тот угол!

Кровь прихлынула к лицу Пизона. Его безобразный шрам, рассекающий лоб, переносицу и щёку зигзагом, стал багровым.

- Цезарь, ты боишься меня? Вот смотри. Я пришёл без оружия.

И он сильным движением руки разорвал на себе тогу. Тиберий на мгновенье смутился и, не зная, что сказать в ответ, откинулся на спинку кресла. Он страдал от того, что не мог укоротить этого человека.

Ливия с мягкой, язвительной улыбкой на спокойном лице, спросила Пизона:

- А этот глубокий шрам, которым ты пугаешь людей, действительно нанёс тебе Германик?

Пизон вздрогнул. Он и в юности был не хорош лицом, и всегда мучился от того, что встречные легкомысленные женщины бросали свои чувственные, легкомысленные и обещающие взгляды на кого угодно, но только не на Пизона. Это заставляло Пизона ненавидеть и женщин и красивых мужчин. А когда он стал уродом, озлобление на людей охватило его настолько сильно, что казалось, что никакое злодеяние не могло успокоить его душу.

Тиберий удовлетворённо хмыкнул, разглядывая шрам на багровом лице Пизона. А тот, пылая гневом на уничижительную улыбку принцепса, вскочил со скамьи и завопил:

- Если ты, цезарь, вызвал меня только для того, чтобы смеяться над моим уродством, то я ухожу!

- Ну - ну, сядь на место или встань в угол и выслушай меня. Я хочу дать тебе провинцию…

Пизон быстро перебил принцепса:

- Я согласен принять только Сирию!

- А почему не другую?

- Меня не интересует другая.

- Хорошо, Пизон, ты получишь провинцию «Сирия». Но, наверное, тебе, Пизон, известно, что там, на Востоке, будет находиться мой сын Германик в качестве наместника восточных провинций.

Пизон насторожился и бросил внимательный взгляд на Тиберия, а тот, поигрывая пальцами и рассеянно посматривая на улицу, спросил:

- Согласен ли ты во всём следовать указаниям моего сына?

- Если ты прикажешь, Цезарь.

- Я не могу тебе приказать. Сирия далеко. И то, что там происходит, не всегда мне ясно здесь – в Риме.

Ливия, не довольная тем, как осторожно вёл беседу Тиберий, сильно ударила пальцами по столу. И когда Пизон повернулся к ней, она властным голосом заговорила:

- Ты, Пизон, наместник Цезаря в Сирии. И волен поступать так, как тебе угодно.

Тиберий метнул на мать угрюмый взгляд. Она всё более и более раздражала его тем, что постоянно вмешивалась в дела государства. Принцепс опустил голову и, шумно сопя, сказал:

- Ливия, немедленно уйди вон

Униженная Ливия, жаждая мести, ушла в коридор, сильно хлопнув дверью.

Тиберий поднял голову и, напустив на своё лицо рассеянный, вялый вид, в душе напряжённый, медленно спросил:

- Итак, Пизон, ты понял всё?

- Да, государь. Ты хочешь моими руками убить Германика.

Тиберий прикрыл глаза рукой и задумался. Его не пугало, что этот дикий человек знал его мысли. Но он страшился того, что Пизон мог всюду говорить о приказе Цезаря. Его не заставишь молчать. Принцепс, изобразив на лице гнев, вскочил из-за стола, отшвырнул пинком ноги кресло и закричал:

- Гнусный человек, кто тебе внушил такую мысль?!

Пизон криво усмехнулся, и, не обращая внимания на крики принцепса, понимая их, с удовольствием погрузился в те сладостные видения мести, которые он долгие годы лелеял в душе: «Вначале я покончу с Германиком, а потом с Тиберием и стану Цезарем. Сама судьба заставляет принцепса отдать в мои руки своего сына. Что ж, тем лучше».

- Пизон! Пизон! – окликнул его Тиберий, - Надеюсь, ты понял, что жизнь Германика священна?

- Да, Цезарь.

- И ты будешь во всём следовать его указаниям?

- Да, Цезарь.

В голосе Пизона было столько страсти, что Тиберий усомнился в том, что новый наместник правильно понял его желание, но он не решился вновь заговорить о судьбе Германика. И, жестоко страдая от того, что теперь он - Цезарь - находился во власти проходимца, быстро махнул рукой в сторону двери.

Пизон вышел. Спустя минуту Тиберий позвал к себе Иуду, настороженно глянул в его спокойное лицо. «Конечно, он всё слышал, но он ещё так молод, что вряд ли осмелится предупредить Германика».

- Иуда, Германик просил за тебя. И я решил, что когорту претория, которая будет охранять моего сына, возглавишь ты в звании военного трибуна.

Щёки Иуды в мгновенье вспыхнули. Тиберий отеческим жестом сжал плечи центуриона.

- Я знаю, Иуда, что вы – иудеи – люди не только храбрые, но и люди чести. - Принцепс сильно ткнул пальцем в сторону двери и с ненавистью зарычал: - Вот человек, который только что вышел через эту дверь, мечтает о смерти Германика. Я не в силах обуздать его дикий нрав. Но если он посмеет причинить вред моему сыну, то ты должен будешь убить его.

- Государь, я могу это сделать сейчас, пока он не ушёл далеко.

- Нет – нет, Иуда…Возможно, я ошибаюсь…возможно, он просто грубый человек, а в душе…хороший. Но ты всё-таки будь настороже. А теперь иди.

В полном смущении юный центурион покинул дворец и, увлекаемый толпой, которая спешила на бесплатные зрелища в театры и амфитеатры, зашагал вместе со всеми в одном направлении.

Зная всё о заговоре против Германика, Иуда, тем не менее, действительно, не мог предупредить полководца из страха прослыть в его глазах низким шпионом. А с другой стороны он не мог стать предателем Цезаря, которому он служил и который благоволил к нему.

Все эти мысли так жестоко мучили юного преторианца, что он уже был не рад повышению в звании. Иуда был настолько сильно расстроен, что не заметил, как мимо него, расталкивая людей, быстро прошёл Антипатр, вытягивая вверх голову и взмахивая венком, пытаясь этим привлечь внимание Иродиады. Она плыла над головами людей, сидя в носилках, и рассеянно листала книгу Овидия «Наука любви», в своё время запрещённую Августом, как безнравственную и опасную для юношества. Антипатр не читал эту книгу и поэтому, едва он пробился к носилкам, как тотчас, тяжело отдуваясь, сказал племяннице:

- Иродиада, хорошо ли ты подумала о том, что я предложил тебе вчера?

Молодая женщина сделала протестующий жест и гневно посмотрела на Антипатра, но тут же опустила взгляд вниз…Быть царицей одной из богатейших стран мира…Царицу, которую римляне, сейчас равнодушные к ней, будут встречать выходя далеко за городские стены. Славить её имя, её красоту…

Выражение лица Иродиады смягчилось. В нём уже не было ни гнева, ни равнодушия, но было любопытство, что внушило Антипатру смелость и надежду. Он сжал рукой перекладину носилок и, сильно подавшись к молодой женщине, страстно заговорил:

- Если ты станешь моей женой, я тебя осыплю золотом.

- Антипа, ты предлагаешь мне цену, как рабыне. Так не лучше ли обратиться к моему нищему Филиппу и купить у мужа меня, - насмешливо ответила Иродиада.

Но разгорячённый Антипатр яростно продолжал говорить:

- Ты будешь жить в моих дворцах, как свободная римлянка. Я подарю тебе самые совершенные, удивительные по красоте ожерелья, кольца, браслеты…

- Да – да, я знаю, Антипа. Люди говорят, что эти драгоценности ты украл у своего отца Ирода Великого.

Антипатр со стоном отступил от носилок и, идя рядом, в озлоблении прошептал:

- Кто ей мог это рассказать? О, если бы я нашёл этого наушника.

И он, не изменив выражение на лице, искажённое гримасой злости, вновь повернулся к Иродиаде.

- Дай мне надежду.

Его облик был ужасен и комичен в эту минуту, и люди смеялись над ним, но он, опьянённый чувством любви, сумасшедшими глазами смотрел на Иродиаду и не замечал римлян.

- Дай мне надежду, - вновь повторил Антиаптр.

В этот момент Иродиада увидела Иуду. И её лицо до этого гордое и презрительное мгновенно стало взволнованным. Она умоляюще простёрла к царю руку.

- Хорошо, Антипа, я подумаю над твоими словами, а сейчас уходи.

- Когда же я услышу ответ?

- Ну…я не знаю…

- Говори, иначе я не уйду от тебя.