— Или уже поздно? — встрепенулась она, взглянув в окно. — Небось Танюша ждет… Пойти нужно домой.

 Но в тот вечер ей, видно, не суждено было идти домой. Возле избы послышались торопливые шаги; кто–то пыхтел, отдувался и ворчал. Марфуша выглянула в оконце и узнала домоправительницу Черкасского, Матрену Архиповну.

 — А, за ворогом княжьим приплелась! — прошептала гадалка. — Ну, я тебе этого красавчика не выдам, узнаю только, где твой князь прячет чужой нож.

 Недолго пробыла у ворожеи Матрена Архиповна. Гадалка была неразговорчива и, узнав, где князь хранит кинжал, обещала в другой раз поведать, кто ворог князя.

 — Почему не сейчас? — приставала домоправительница — - Погадай на гуще иль на яйце, что ли!

 Нельзя на этом, — хмуро ответила ворожея. — Помет змеиный надобен, и найти его следует в самый Ильин День, да и то в полночь.

 — Ой, страсти какие! — перекрестившись под душегреей, прошептала домоправительница. — И как долго ждать!

 Но цыганка стояла на своем, и управительнице пришлось покориться.

 — Ты не в себе сегодня! — прощаясь, заметила Матрена Архиповна и у выхода добавила: — Так я забегу еще до Ильина–то дня?

 — Забеги, — равнодушно ответила ворожея и, притворив за нею двери, вернулась в избу. — И правда, я не в себе сегодня, пора домой, — проговорила она. — Теперь уже никто не придет, я чаю.

 Пройдя в смежную каморку и вымыв себе руки и лицо, она гладко причесала свои черные космы, завернула их на темени и покрыла голову темным платком. Потом она переменила рваную юбку на целую, накинула на плечи шугай на беличьем меху и, принарядившись так, вышла в первую горницу, тщательно заперев за собою двери. Наконец она окинула свое неприветное жилище внимательным взглядом, поправила таганчик и медленно пошла к двери.

 — Небось никто не придет! Все боятся ведьмы! — усмехнулась она, отворив дверь, и вдруг с криком ужаса отступила: прямо пред нею, в яркой полосе ворвавшегося в тьму лунного света, стояла высокая, плечистая фигура мужчины.

 — Что, не узнала? — раздался насмешливый, хорошо ей знакомый голос. — Ну, да я не за твоим золотом пришел… Пропусти, что ли!

 Цыганка отступила; в избу к ней вошел князь Пронский и остановился, с изумлением вглядываясь в лицо ворожеи.

 Раннее весеннее солнышко весело играло на цветных стеклах и золотых куполах церквей; молодые листочки грелись под его лучами, искрясь своею зеленью. Птички чирикали и пели свои гимны теплой, душистой весне, горячему солнцу и синему небу, по которому тихо плыли розоватые облачка.

 В Кремле, около самого дворца, на площади собирался народ; он суетился, перебегал с места на место, волновался, говорил и даже ссорился. Но все же было довольно чинно и тихо.

 Почему же эта тысячная толпа наполнила двор, площадь и крыльцо во дворце, чего она ждала, чего хотела и о чем волновалась?

 Вот в богатых каретах появились бояре; не доезжая до царского дворца, они вылезли из экипажей и шли дальше уже пешком; степенно выступали они в своих высоких собольих и бобровых шапках с посохами в руках, надменно оглядывая чернь и перекидываясь незначительными словами.

 Бояре прошли в покои государя, а следовавшая за ними толпа остановилась на Постельном крыльце, находившемся между приемными Большими палатами и жилыми покоями государя.

 Это была большая площадь, служившая сборным местом для младшего дворянства и приказных людей, желавших побывать во дворце; на Постельном же крыльце объявлялись царские указы о войне и о мире, о сборе войск и вообще обо всех административных и законодательных мерах, предпринимаемых правительством. Здесь же узнавались и важные политические новости.

 В толпе мелькали молодые лица стольников: это были дети чиновных отцов; их отцы были в больших и великих чинах, но не из первостепенной знати по происхождению. Стольников при Тишайшем насчитывалось до пятисот человек, и они разделялись на площадных, стоявших на Постельном крыльце, и на комнатных, или ближних, служивших государю внутри его покоев и присутствовавших во время приема послов; последние принадлежали к более знатным и древним родам.

 Вместе со стольниками дожидались на крыльце и стряпчие, которых было не менее восьмисот; стряпчий — тоже царский слуга, ходивший за государем со «стряпней», то есть с его шапкой, полотенцем и другими домашними вещами. При выходе государя в церковь они несли для него стул, скамеечку, держали в церкви его тяжелую шапку; в походах возили его панцирь и меч; во время зимних поездок государя по окрестностям Москвы назначались в «ухабничьи», для поддержания возка на ухабах; во время обедов ставили блюда пред боярами, окольничими и ближними людьми. Несмотря на невысокое положение стряпчего, на эту должность назначали иногда даже и родовитых дворян.

 Между стольниками и стряпчими на дворцовом крыльце толклись московские дворяне, дожидались дьяки, взад и вперед бегали «жильцы»; эти последние составляли двухтысячный отряд дворянских, дьячих и подьячих детей, из которых «по сороку человек» ночевало на царском дворе.

 Вся эта «служня» была обязана быть постоянно налицо при великом государе и являться к нему по первому зову за указом. Поэтому с утра вся площадь, крыльцо, палаты и сени были полны народа, и все суетились, как в муравейнике.

 Кто–то стал протискиваться вперед, прося пропустить его, дабы поискать ему боярина ростовского Буйносова.

 — Дело, дело, важнеющее дело есть к боярину, — озабоченно говорил неопределенного вида жилец, расталкивая локтями народ и очищая себе дорогу.

 — Ты не очень–то при, чертов сын! — раздалось ему вслед. — За это ведь и под микитки звездануть можно!

 В другом месте сцепились два стольника.

 — Врешь, хайло нечистое!.. Будет Ивашка холопом моим, потому что мать его на моем гумне его родила, — вопил зычным голосом рыжеволосый стольник, залихватски надвигая набекрень дорогую бобровую шапку.

 — Чтобы твоей матери поперхнуться, — орал другой боярский сын, — коли я не оттягаю от тебя Ивашки!..

 В сторонке, опасливо озираясь, тихо переговаривались трое.

 — Бают, оттого и помер боярин, — внушительно сказал один, а двое других сочувственно ему покачивали головами, — соперник, значит, Шереметеву–то, он до него давно добивался.

 — Как звать–то боярина?

 — Никитой Федоровичем Хлоповым прозывался умерший.

 — Будто, сдается мне, позавчера я этого самого боярина на кулачном бою видал, — вмешался третий.

 — Ну, как ты мог видеть его, — раздражился рассказчик, — если он как есть умерши?

 — Облыжно это, ей–Богу же, облыжно!.. Не умирал боярин, и никто его не травил, а тем паче боярин Шереметев.

 — А ты боярина Шереметева язык, что ли? Началась перебранка, опять на сцену вышли отец, мать,

 братья, сестры и вся родня по восходящей и нисходящей линии спорящих, и ссора закончилась дракой.

 В то время как на крыльце разыгрывались сцены этого рода, не менее интересное происходило и в «передней». Так называлась в старинном государевом дворце приемная комната, в переднем углу которой стояло царское «место», а вдоль стен — лавки. Гостей приглашали садиться на лавки по старшинству; более почетных — ближе к «месту», отсюда и произошло то страшное «местничество», которое вносило столько смут в наше старинное дворянство и с которым безуспешно боролись цари; впрочем, Алексей Михайлович сурово преследовал местничество, и к концу его царствования оно почти совсем утратило свое значение.

 Все бояре, окольничие и думные люди обязаны были ежедневно, являясь во дворец, собираться в передней, ожидая царского выхода. После обедни здесь происходило «сиденье с бояры» — заседание царской думы в присутствии государя.

 О чем же говорили между собою эти бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки, собравшись в передней в ожидании царского выхода? Что их занимало, озабочивало?