Его приглашают во многие места. Его называют Ambassador of good will[11]. Он успокаивает, убеждает. Занятый донельзя всюду успевает, укрепляет организацию и не выпускает из рук бразды правления. Чтобы сберечь время, ездит только по ночам. И хотя сильно похудел, по-прежнему остается решительным и бодрым.

Как ты это выдерживаешь? — удивлялись мы с Гайо.

Он только весело улыбался.

Я понимаю, что именно вот такая, с широким размахом работа — та стихия, в которой он чувствовал себя как рыба в воде. Он убежден в правоте своего дела, и успехи не замедлят сказаться.

Отчет подробный и содержит все необходимые сведения. Даже в избытке! Это уже не отчет, а роман! Только кто его прочитает?

Пока ты!

Я не могу. Хватит с меня Америки, по горло сыта! Давай лучше пройдемся по палубе, насладимся утренней свежестью, времени достаточно!

Более чем достаточно.

Пирей.

Первые шаги по земле Балкан. Теперь все будет в порядке. Мы почти дома!

Попытаемся пароходом?

Говорят, югославских судов пока не ожидается.

Тогда поездом?

Поезда тоже не ходят!

И тут меня осенило — ведь у нас есть два джипа, приобретенных для нужд югославского Красного Креста.

Может, на автомобилях?

Это невозможно.

Поездки из Греции в Югославию запрещены. На дорогах небезопасно. Особенно на горных перевалах. Разве вы не слыхали о партизанах Маркоса?

Но нам нужно домой!

Маленький смуглый лейтенантик с блестящими глазами продолжает горячо убеждать нас, что ехать на машине очень опасно.

Что же делать?

Спросите в министерстве.

И вот мы бегаем из учреждения в учреждение. Одного чиновника нет, другой — на заседании, третий — болен, четвертый — только господь бог ведает где! И стереотипный ответ: приходите завтра!

Мы осматриваем памятники, купаемся в море и посиживаем в маленькой кофейне на углу, где варят настоящий сербский кофе — по-домашнему.

Пошли к Акрополю?

Но у Акрополя мы бывали уже много раз. И при свете луны и при свете солнца.

Что тебя туда тянет? Тебе нравятся развалины?

Да. Я могу любоваться ими часами. Там я не чувствую, как убегает время.

А время между тем убегало, и нам тоже пришлось как следует побегать, чтобы выбраться из ловушки.

Он носился из канцелярии в канцелярию со своей толстой сумкой, набитой миллионами драхм, чтобы смягчить сердца чиновников, сидевших за решетчатыми оконцами. После долгих мытарств ему удалось получить необходимый пропуск на выезд.

Склонившись над картой, мы намечали маршрут. Сперва в Ларису, затем Салоники и Белград.

Если мы будем ехать днем и ночью, рассуждала я, мы будем дома уже через… Дома. Вы представляете, что это значит? Я думаю о той минуте, когда мы окажемся на границе, и судорога сжимает мне горло. Придется сдерживать себя, чтобы не упасть на землю и не поцеловать ее. И только потом, когда мы окажемся достаточно далеко когда нас никто не увидит, мы поцелуем эту землю. Свою землю. И еще напьемся прозрачной воды из журчащего источника, поцелуем друг друга, украдкой смахнем слезы и отправимся дальше.

Мы в самом деле двигались днем и ночью по этим немыслимым дорогам. Иногда со скоростью улитки. Он ехал первым, таща тяжелый прицеп, мы с Гайо следом.

У подножия Олимпа останавливаемся на ночлег. Серебристый лунный свет, погруженная в сон окрестность, и вдруг — автоматные очереди, которые эхо разносит меж скал и сбрасывает в бездонные пропасти.

Тебе не страшно? — спрашиваю я.

Он с удивлением посмотрел на меня, наверное, ему тоже не по себе. Но это не мешает ему любоваться окружающей природой.

Вот прими, он протянул мне таблетку, и поезжай за мной. Упивайся красотой. Да я и по глазам твоим вижу, что ты уже не боишься.

Как легко он убеждает меня, что я лучше, чем есть на самом деле. И не только меня, любого. Всегда.

Он не должен нас покинуть. Я не могу это допустить. Завтра же поговорю с врачами. Они должны помочь. Слишком многие в нем нуждаются!

Например, маленькая Татьянца. У нее подозревают саркому плечевого сустава. Белые от ужаса лица матери и отца, судорога сжимает им горло, они едва могут говорить.

Ампутация руки?

Это невозможно!

Подожди, маленькая, вот дядя посмотрит, и все будет хорошо. Он посоветует, он все сделает, все.

И бабушка Татьянцы, которая уже седьмой год лежит неподвижно. Лицо у нее белое как бумага: она не сводит больших светлых глаз со входной двери.

Ох, хоть бы господин профессор пришел!

Придет, конечно, придет. Он всегда приходит, и едва он касается ее руки, как старой женщине становится легче.

Вы верите, что мне лучше?

Верит. Верит всей душой, всем сердцем, хотя знает, как у нее обстоят дела.

Скольким людям он помог, а ему никто не может. Как мне ему помочь? А вдруг мне не хватает веры? Неужели в этом причина? Гоню от себя тяжкие, мрачные мысли и цепляюсь за тонкие нити надежды…

Тебе лучше? — Я буквально порхаю по комнате, так что его широко раскрытые глаза едва за мной поспевают.

Какая ты веселая!

Да. Врач говорит, что мы начнем с массажа ног, укрепим мышцы, что мы…

Врач говорит???

Сегодня ему лучше. Тело еще, правда, сводят судороги, и надо следить за руками, сжимающимися в кулаки, но он пытается разговаривать.

Ему в самом деле лучше? Ох, если б это было так! Почему мы не можем энергию одного человека передавать другому? Ведь это очень просто. Переливаем же мы воду из одного сосуда в другой. Наклонилась бы я над ним и перелила в него свою волю, здоровье, силу — чтобы он поскорее встал на ноги и вышел на веранду.

Смотри, как хорошо! — сказал бы он. Взгляд его ласкал бы зелень кустарников, кудрявые кроны деревьев, а потом унесся бы вдаль, к темным горам на горизонте. Как прекрасна наша страна, добавил бы он, вот только ноги окрепнут, и отправимся в горы!

Непременно отправимся, но сперва придется навестить больных, которые его ждут. Больных нельзя разочаровывать.

И еще нужно будет подготовиться к лекции, просмотреть номера «Туберкулеза», написать доклад для конференции, для конгресса… Какое счастье, что он рвется к работе, что люди ждут его, что он нужен людям. Ничто не могло вывести его из равновесия. Взятые на себя в Женеве обязательства он выполнял с легкостью и радостью. Вопреки сжатым срокам, безжалостно преследующим его, вопреки утомительным поездкам…

В Греции, например, он посетил много районов, чтобы собрать побольше материала…

Вы понимаете, что я имею в виду? — спрашиваю я Брацо и Секу, которые вместе со мной ожидают, пока закончится осмотр.

Понимаете, что это для него значит? После долгого вынужденного перерыва приняться за настоящее дело!

Помните, еще в прошлом году… когда его наградили премией имени Кидрича[12]? Помните, как он стряхнул с себя оцепенение, просто-напросто ожил?

У меня много тому доказательств… Например, весной в санатории проходил международный семинар — впервые без него. Об этом семинаре я ему ничего не сказала, чтобы не волновать. А когда он заканчивался, мне позвонил доктор Мича и попросил разрешения югославским участникам навестить его. Только поздороваться, сказал он, если можно.

Сразу впятером? — испугалась я, однако разрешила им прийти.

Поразительно, как на него подействовала эта встреча. Он сам вел беседу, и речь его была гладкой и свободной.

Уходя, они недоуменно посмотрели на меня. Прячешь ты его от нас, что ли?

Я просто счастлив, что он поправляется, сказал Мича. Разве я вам об этом не рассказывала? — спрашиваю я Брацо и Секу, которые молчат, а я все говорю и говорю. Брацо уставился в пол. Сека перебирает бумаги на письменном столе.