В обеих странах один из столпов экономики и главных источников государственного дохода — чай. Какой чай лучше: индийский или цейлонский? Лично мне больше нравится второй, однако многие специалисты предпочитают индийский. Соседи сражаются и за пальму первенства в экспорте чая.

Животный мир Индии похож на ланкийский. Повсюду — в парках, возле храмов — бродят обезьяны. Они не боятся человека, подходят к нему, позируют для фотографий, едят с рук орехи. Однако бывает, что встреча людей с их доисторическим предком кончается плачевно. Туристы из нашей страны гуляли возле развалин Туглакабадской крепости, сооруженной шестьсот лет назад в окрестностях Дели. К ним приблизилась обезьянка и протянула лапу. Одна из женщин дала ей орешки. Та съела, а потом вцепилась зубами в руку, угощавшую ее. Пришлось сделать женщине двадцать уколов: вдруг обезьяна бешеная?

В Дели и Бомбее, Мадрасе и Хайдарабаде висят объявления: «Вступайте в Общество львов». Что за странное общество? По защите царя зверей. К началу XX века львов осталось в Индии меньше пятидесяти, но сейчас, благодаря энергичным мерам правительства и Общества, их уже за триста.

В Индии не забывают о мудром указе царя Ашока, две с лишним тысячи лет назад взявшего под свое покровительство диких зверей и птиц.

Заботятся и об охране слонов. На каждого из трех тысяч великанов заведена «карточка», в которой указаны возраст и размеры, зафиксированы отпечатки ног.

Выживет ли слон при столкновении с цивилизацией? Это не абстрактный вопрос. На месте джунглей появляются все новые города, заводы, фабрики. А слон ведет бродячий образ жизни, ему нужны большие лесные пространства. Где выход? И лес стали вырубать так, чтобы между отдельными массивами сохранились полосы джунглей — коридоры, по которым животное может беспрепятственно переходить из одного леса в другой.

Четвероногих используют на строительных работах, при очистке леса, как средство передвижения.

Остальной «транспорт» в республике примерно такой, как повсюду на Востоке. И таксисты такие же бесшабашные. Призывать шофера к осторожности бессмысленно, он будет качать головой (это означает согласие) и гнать машину с прежней скоростью.

Скорее всего, он и не поймет вашу просьбу — большинство таксистов плохо знает английский. В Шри Ланке я выучил несколько слов по-тамильски, и они пригодились — на этом языке в Индии говорят десятки миллионов.

А на базаре в Калькутте объясняются чаще всего на языке жестов.

Машина подъезжает к огромному зданию, и навстречу бегут индийцы с соломенными корзинами. Каждый отталкивает других, стараясь первым открыть дверцы автомобиля и кричит: «Бабу!» Напрасно «бабу» (мистер) уверяет, что ему не нужна помощь, что он хорошо знает рынок, — от добровольных гидов не отделаться. Так и идешь по базару в сопровождении босоногого эскорта и под аккомпанемент советов и предложений: здесь вы можете купить это, тут — то. Когда выбираешь товар, число рекомендаций удесятеряется, шум и крики вокруг становятся особенно громкими. Провожатые не отступают до последнего: «бабу» уже садится в автомобиль, а они продолжают уговаривать.

Правда, к помощи гидов обращаются нередко: на базаре столько магазинов, лавочек, ларьков, что самим жителям Калькутты на нем легко заблудиться. Провожатый же отведет к нужному продавцу, проследит, чтобы тот не особенно обманывал, скажем, не подсунул стекло вместо бриллианта, будет торговаться (это совершенно необходимо), отнесет покупки в автомобиль. И за всю работу попросит пару рупий.

Калькуттский базар — настоящий Восток.

Тадж-Махал — тоже, конечно, Восток, но это, как говорится, особый случай.

Смотришь на Тадж-Махал — и не можешь отвести взгляда. И с места двинуться не можешь: настолько зачарован. Огромный белоснежный дворец 6удто парит в воздухе. По краям его — стройные минареты. За постаментом, словно крылья, вздымаются две мечети.

А ведь все вроде бы известно.

Три с половиной века рассказывают историю необыкновенной любви императора Шах-Джахана и красавицы Мумтаз. Шах-Джахан женился в 1612 году и с тех пор ни на час не расставался со своей супругой. Мумтаз делила с ним и роскошь дворцовых покоев, и суровый быт военных походов. Французский врач, философ и путешественник Франсуа Бернье, живший в те годы в Индии, сообщал в своих записках, что император «не обращал внимания на других женщин». А Шах-Джахан, как любой мусульманский правитель, имел гарем.

Мумтаз была мудра и великодушна, любящая жена и заботливая мать. Она родила тринадцать детей. А когда ждала четырнадцатого, умерла.

Ее смерть стала для императора страшным ударом. За несколько часов черные волосы Шах-Джахана поседели. «В память о нашей любви я построю для Мумтаз небывалый в истории мавзолей», — рыдая, промолвил он.

Кое-кто, правда, уверяет: Тадж-Махал отнюдь не символ необыкновенной страсти, вовсе не ради супруги соорудил его император, он хотел увековечить свое имя и заодно иметь для себя мавзолей, потому там и стоят оба гроба. Но большинство хочет верить — и верит! — что «восьмое чудо света» создано самым большим чудом света — настоящей любовью.

Известны и прозаические подробности — здание возводилось двадцать два года. Из разных краев — Цейлона и Турции, Аравии и Египта, Китая и даже с Урала — везли сюда мрамор, белый и желтый песчаник, агаты, сапфиры, яшму…

Все измерено: высота самого Тадж-Махала — 82 метра, высота беломраморного купола — 27 метров, площадь мраморной террасы, под которой покоится прах королевской четы, сто пять квадратных метров…

Все подсчитано: строительство обошлось в 750 миллионов рупий…

Все, наконец, описано: общий вид — при солнечном свете и при лунном, издали и вблизи, а также пропорции, конструктивная идея. И то, как звучит здесь музыка. Вот свидетельство одного из слушателей: «Существовала ли когда-нибудь музыка, подобная этой? Она пронизывает весь воздух вокруг. Омывает своими струями отполированный мрамор. Сгущается в прозрачные тени и растворяется в мягком свечении купола. Она поднимается, опадает, дразнит, исчезает. Именно из такой материи состоят самые светлые мечтания. Это меланхолическое эхо прошлого, это звенящий, орфический зов будущего».

А вот другое высказывание — английского историка Б. Тейлера: «Произведение совершенной красоты и полнейшей законченности линий, Тадж-Махал похож на творение гения, которому неведомы слабости и пороки, присущие человечеству».

Известны и трагедии, которые происходили здесь. Юноши, страдая от безответной любви, бросались с вершины мавзолея, — они верили, что, покончив с собою в «храме любви», хотя бы на том свете добьются благосклонности своей девушки. Потому теперь вход на крышу заперт.

Но отчего забываешь обо всем этом, о музыке, даже о легенде, когда, пройдя под сводами арки, выходишь на кипарисовую аллею, у дальнего конца которой вырастает Тадж-Махал?

С метрами и килограммами понятно: при первом же взгляде на храм любви утрачиваешь всякое представление о размерах и весе. Тадж-Махал словно соткан из мельчайших частиц воздуха, растворен в природе, он — такая же ее естественная часть, как деревья, трава, река, на берегу которой стоит мавзолей — ныне обмелевшая, а когда-то глубокая и полноводная.

Тадж-Махал называют сооружением величественным, грандиозным, торжественным. Все так. И не так. Величествен Кельнский собор. Грандиозен собор в Реймсе: могучие формы порталов, крутые фронтоны, обилие скульптур. Торжествен собор святого Павла в Лондоне.

В тех зданиях испытываешь благоговение и восхищение человеческим гением. Но ощущаешь и собственную малость: господствует некая общая идея, обращенная не к отдельной личности — ко всем. Неудивительно — перед нами памятники позднего средневековья, поры становления государств и общенационального сознания.

Не то Тадж-Махал. Здесь возникает тесный контакт с отлитой в камне музыкой. Совершенно не замечаешь толпящихся вокруг людей, не слышишь гула голосов. Порталы Реймского собора кажутся гигантскими воронками, засасывающими тебя вместе с другими внутрь. А здесь наоборот: Тадж-Махал входит в тебя, становится тобой. Тут восхищения и гордости не ощущаешь: не станешь же восхищаться и гордиться самим собою!