57

Л. С. ВЫГОТСКИЙ

должна быть поставлена психологией и решена в том смысле, что оно есть взаимодействие, отражение, взаимовозбуждение различных систем рефлексов. Сознательно то, что передается в качестве раздражителя на другие системы и вызывает в них отклик. Сознание — это ответный аппарат.

Вот почему субъективные явления доступны только мне одному — только я один воспринимаю в качестве раздражителей мои собственные рефлексы. В этом смысле глубоко прав У. Джемс ¹⁴> в блестящем анализе показавший, что ничто не заставляет нас принимать факт существования сознания как чего-то отдельного от мира, хотя он не отрицал ни наших переживаний, ни их сознательности. Вся разница между сознанием и миром (между рефлексом на рефлекс и рефлексом на раздражитель) только в контексте явлений. В контексте'раздражителей — это мир; в контексте моих рефлексов — это сознание. Это окно — предмет (раздражитель моих рефлексов); оно же с теми же качествами — мое ощущение (рефлекс, переданный в другие системы). Сознание только рефлекс рефлексов.

Утверждая, что и сознание должно быть понято как реакция организма на свои же собственные реакции, приходится быть большим рефлексологом, чем сам Павлов. Что ж, если хочешь быть последовательным, приходится иной раз возражать против половинчатости и быть большим папистом, чем папа, большим роялистом, чем король. Короли не всегда хорошие роялисты.

Если рефлексология исключает как не подлежащие ее ведению психические явления из круга своих исследований, то она поступает так же, как идеалистическая психология, изучавшая психику безотносительно к чему бы то ни было, как замкнутый в себе мир. Впрочем, психология почти никогда принципиально не исключала из своего ведения объективной стороны психических процессов и не замыкалась в круге внутренней жизни, понимаемой как необитае-, мый остров духа. Субъективных состояний самих по себе — вне пространства и причины — не существует. Не может, значит, существовать и наука, изучающая их. Но изучать поведение человека без психики, как этого хочет рефлексология, так же нельзя, как и изучать психику без поведения. Следовательно, здесь нет места для » двух различных наук. И не надо особой проницательности, чтобы заметить, что психика есть та же соотносительная деятельность, что сознание есть соотносительная деятельность внутри самого организма, внутри нервной системы, соотносительная деятельность человеческого тела с самим собой.

Современное состояние обеих отраслей знания настойчиво выдвигает вопрос о необходимости и плодотворности полного слияния обеих наук. Психология переживает серьезнейший кризис на Западе и в СССР. Кучей сырого материала назвал ее Джемс. Состояние современного психолога H.Н. Ланге ¹⁵ сравнивает с состоянием

58

МЕТОДИКА РЕФЛЕКСОЛОГИИ LCKOrO И ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Приама на развалинах Трои (1914, с. 42). Все рушилось—вот итог не только русского кризиса. Но и рефлексология зашла в тупик, выстроив фундамент. Одной науке без другой не обойтись. Необходимый и насущный вопрос — выработка общей научно-объективной методики, общей постановки главнейших проблем, которые порознь каждой~наукой и не могут более уже даже ставиться, не то что решаться. И разве не ясно, что надстройка не может строиться иначе, как с учетом фундамента, но и строители фундамента, закончив его, не могут более положить ни одного камня, не сверившись с принципами и характером возводимого здания.

Надо говорить прямо. Загадки сознания, загадки психики никакими уловками: ни методологическими, ни принципиальными — не обойдешь. Ее на коне не объедешь. Джемс спрашивал, существует ли сознание, и отвечал, что дыхание существует — в этом он уверен, но сознание — в этом он сомневается. Но это постановка вопроса гносеологическая. Психологически же сознание есть несомненный факт, первостепенная действительность, и факт огромнейшего значения, а не побочного или случайного. Об этом никто не спорит. Значит, вопрос надо было и можно было отложить, но не снять вовсе. До той поры в новой психологии не будут сведены концы с концами, покуда не будет поставлена отчетливо и бесстрашно проблема сознания и психики и покуда она не будет решена экспериментально объективным путем. На какой ступени возникают сознательные признаки рефлексов, каков их нервный механизм, каковы особенности их протекания, каков их биологический смысл — эти вопросы надо ставить, и надо готовиться к работе по их разрешению опытным путем. Дело только в том, чтобы правильно и вовремя поставить проблему, а решение будет добыто — поздно или рано. Бехтерев в «энергетическом» увлечении договаривается до панпсихизма, до одушевления растений и животных; в другом месте он не решается отвергать гипотезу о душе. И в таком первобытном неведении относительно психики и будет рефлексология, пока она будет чураться психики и замыкаться в узком кругу физиологического материализма. Быть в физиологии материалистом нетрудно — попробуйте-ка в психологии быть им, и, если вы не сможете, вы останетесь идеалистами.

В самое последнее время вопрос о самонаблюдении и его роли в психологическом исследовании крайне обострился под влиянием двух фактов. С одной стороны, объективная психология, склонная вначале как будто нацело и начисто отметать интроспекцию как субъективный метод, в последнее время начинает делать попытки найти объективное значение для того, что называется интроспекцией. Дж. Уотсон ^Jö, А. Вайс ¹⁷ и другие заговорили о «вербализованном поведении» и ставят интроспекцию в связь с функционированием этой вербальной стороны нашего поведения; другие говорят об «интроспективном поведении», о «симптоматически-речевом поведении»

59

Л. С. ВЫГОТСКИЙ

и т. д. С другой стороны, новое течение в немецкой психологии, так называемая гештальтпсихология ^ (В. Келер *⁹, К. Коффка ?°, М. Вертгаймер ?^х и др.), приобретшее за последние 3—4 года огромное влияние, выступило с резкой критикой на оба фронта, обвиняя и эмпирическую психологию 2? и бихевиоризм ?³ в одном и том же грехе — в неспособности одним принятым методом (объективным или субъективным) изучить реальное, жизненное поведение человека.

Оба эти факта вносят новые осложнения в вопрос о ценности самонаблюдения и потому заставляют произвести систематическое рассмотрение тех различных по существу форм самонаблюдения, которыми оперируют в споре все три стороны. Попытку систематизировать вопрос и представляют дальнейшие строки. Но предварительно сделаем несколько общих замечаний.

Первое, что примечательно в этом новом осложнении вопроса: решедие его происходит при все более явном кризисе внутри самой эмпирической психологии. Нет более фальшивой попытки, чем желание изобразить, будто кризис, расколовший русскую науку на два лагеря, есть только местный русский кризис. Кризис происходит сейчас по всей линии в мировой психологической науке. Возникновение психологической школы (гештальттеория), вышедшей из недр эмпирической психологии, наглядно об этом свидетельствует. В чем обвиняют эти психологи интроспекцию? Самое главное, в том, что психические явления неизбежно становятся при этом методе их изучения субъективными, потому что интроспекция, требующая аналитического внимания, всегда вырывает предмет наблюдения из той связи, в-которой он дан, и переносит его в новую систему — «в систему субъекта», «я» (К. Коффка, 1924). Переживание при этом неизбежно становится субъективным. Коффка сравнивает интроспекцию, которая умеет наблюдать только ясное переживание, с очками и лупой, к помощи которых мы прибегаем, когда не можем прочитать письмо. Но если увеличительное стекло не меняет самого предмета, а помогает его разглядеть яснее, то интроспекция изменя-ет самый предмет наблюдения. При сравнении тяжестей, говорит Коффка, истинно психологическое описание, согласно этому взгляду, должно быть не: «этот предмет тяжелее того», а: «мое ощущение тяжести усилилось». Так объективное само по себе превращается в субъективное при таком методе изучения.