Военный флот был слабым местом Франции, а Англия по этой причине — ее опаснейшим врагом. Рожденный великим гением Наполеона план атаки англичан в Египте и Индии потерпел крах из-за неспособности адмирала Брюэса, разбитого Нельсоном при Абукире, несмотря на превосходство в силах. Гордый Альбион господствовал на всех морях; его торгашеский дух перекрывал дыхание всем другим мореплавающим нациям. Англия диктовала законы и меняла их по собственному усмотрению; в стремлении к торговой монополии и владычеству на мировых коммуникациях она хитростью и насилием стала обладательницей гигантских сумм денег, с помощью которых подкупала кабинеты и ставила зависимые от нее правительства.

Был ясный летний день. Индийское солнце клонилось к закату, и длинные тени мачт дробились на ленивых волнах прибоя. Целый день стоял удушливый зной и полное безветрие, к вечеру же подул легкий ветерок, становящийся с каждой минутой все сильнее, и в гавани Пондишери заколыхались теплые волны прилива.

Пондишери, первоначально французская колония, в 1773 году было отобрано у французов англичанами и передано карнатикскому набобу. Крепостные верки срыли, а вместе с ними постарались стереть и всякую иную память о французах.

Гавань в этот день была полна судов. Их пригнал господствующий в это время года муссон, с которым они после недолгого отдыха могли продолжать свой путь на восток. Здесь были суда всех наций, кроме французских: судам этой страны вход сюда всевозможными придирками был сильно осложнен, военным же французским кораблям бросать здесь якоря не стоило даже и пытаться.

Чуть дальше от берега, чем другие суда, стоял небольшой бриг. Это был “янки”, весьма интересовавший пришедших в Пондишери капитанов. Бриг был нового американского типа постройки: острый с удлиненной носовой частью, узкогрудый, с грациозным, стройным корпусом. Такие суда легко могли развивать скорость до шестнадцати-семнадцати узлов и заслуженно считались великолепнейшими ходоками для прибрежных плаваний, но были недостаточно остойчивы, и пускаться на них в открытый океан рисковали только самые испытанные и отважные моряки. Капитан этого брига был еще молод, не старше тридцати лет. Пришел он с грузом вина и виски, который намерен был обменять на опиум и индиго, однако товаров своих никому еще не предлагал.

Неподалеку от брига стоял “англичанин” — большое трехмачтовое купеческое судно. Капитан его совершил здесь отменную торговую операцию и собирался утром сняться с якоря, сегодняшним же вечером он устраивал для своих торговых партнеров прощальный праздник, на который были приглашены и капитаны соседних судов.

Когда наступил вечер, “англичанин” выпустил несколько ракет — сигнал, по которому приглашенные покидали свои суда, чтобы отправиться к нему в гости. Среди прочих явился и американец.

Подгребли и гости с берега вместе с женами и дочерьми.

Музыканты были уже на борту. Над волнами разносились бравурные мелодии. Бак очистили для танцев, а на юте поставили длинный обеденный стол и рядом — буфет, в котором желающие могли освежиться.

За столом царило веселье. Тост следовал за тостом; мужчины были уже слегка навеселе и позволяли себе по моряцкой привычке чуть больше, чем обычно допускается в присутствии дам. Рассказывались, разумеется, и всякие удивительные морские истории. Каждому случалось пережить нечто необычайное, и обществу выкладывались порой такие мюнхаузеновские байки, что все покатывались со смеху. Говорили однако и о серьезном, к примеру, о знаменитых каперских кораблях.

— Да ну вас с вашими каперами и приватирами! — ударил по столу кулаком один из капитанов. — Все они ничего не стоят против “Сокола экватора”. Кто из вас его видел? — Никто не ответил, и капитан продолжал: — Итак, я единственный, кто встречался с ним.

— Встречались? В самом деле? — закричали вокруг. — Тихо! Спокойно! Расскажите, капитан! Как он выглядел?

— Это было два года назад на пятом градусе северной широты, примерно на долготе Адамана. Мы угодили в шторм, каких я до той поры еще не видал. День был сумрачный, как ночь. Ураган навалился на нас прямо-таки со всех румбов. Небо нависло над самой водой, и волны доставали до туч. И вдруг в блеске молнии мы увидели чужой корабль, бушприт которого целился прямехонько в наш борт. Его белые паруса сверкали, как лебединые крылья, и — хотите верьте, хотите нет — этот негодяй мчался на нас без единого рифа. Это был двухмачтовый корабль, примерно такой, что называют бригантиной. Разумеется, я испугался столкновения и приказал рулевому отвернуть на полрумба. Чужак проскочил мимо, так близко, что я мог бы коснуться его рукой. Я поднес к губам переговорную трубу и успел крикнуть ему: “Эй, на борту! Что за судно?”. На палубе у него не было ни души. Один единственный парень, взобравшись по вантам, махнул нам рукой с левого борта. Трубы ему не требовалось: он приложил ладонь ко рту и прокричал нам, перекрывая рев шторма, словно легкий шепот: “Сокол”, капитан Сюркуф! А ну-ка, всыпьте им разок, ребята! Огонь!” И тут я увидел на его мачте французский флаг, а под ним еще один, красный, как кровь. Растворились шесть пушечных портов, в наш корпус угодило несколько ядер, и француз исчез, как призрак, в штормовой мгле. Ну, а мы заделали дыры и пошли себе дальше. Особого вреда он нам не причинил. Но каков парень! Шторм, буря — все ему нипочем. Еще и порезвился с нами. Пошутил, так сказать. А когда бы в хорошую погоду, да не в шутку, а всерьез — как бы оно могло обернуться?

— Да-а, — протянул один из слушателей. — Что и говорить, отпетый малый. Адмирал Сеймур сказал о нем: “Его годовая рента — триста шестьдесят пять захваченных судов”, — и это не преувеличение. На своем двухмачтовике он нападает на куда большие суда и, говорят, не боится даже военных кораблей первого ранга.

— Ну, ко мне-то он не сунется! — воскликнул хозяин праздника. — Я его так отделаю, что своих не узнает. Не будь я Джеймс Сарэлд!

— Не слишком-то заноситесь, — предостерег его кто-то. — Вы знаете способ атаки этого Сюркуфа?

— Ну?

— Это не обычный морской разбойник. Он честно показывает свой флаг и сближается с вами без единого выстрела. Сойдясь борт к борту, он перепрыгивает с двумя десятками парней к вам на палубу. Вздумай вы сопротивляться, он пускает в ход оружие, но сдайся вы ему — и он не причинит вам никакого вреда. Он отведет ваше судно в гавань ближайшей французской колонии, где и конфискует его от имени Франции. Вы получите подорожную и деньги, чтобы добраться до дома.

— Только и всего? С двадцатью людьми? Ха!

— Не смейтесь, капитан Сарэлд! У мыса Амбр он с двадцатью парнями взял на абордаж “Бананию”, судно Ост-Индской компании с двадцатью шестью пушками тяжелого калибра и с экипажем в две сотни хорошо вооруженных людей. Не хотел бы я с ним повстречаться!

— А я прямо-таки жажду этого! — не сдавался Сарэлд.

— Сплюньте, не произносите вслух свое желание: не ровен час, оно и впрямь сбудется! — очень серьезно сказал молчавший до той поры американец. — С Сюркуфом шутки плохи.

— О-о, вам-то на вашей ореховой скорлупке он, может, и страшен, — ответил Сарэлд, — а я бьюсь об заклад, отстегал бы его, как милого, “девятихвостой кошкой”.

Янки рассмеялся и, покачав головой, возразил:

— Кошка, она ведь животное своенравное — в чьи руки еще попадет, да к тому же есть средства куда более действенные, чем кошка. Что же касается моей скорлупки, то она заслуживает большего респекта, чем ваш трехмачтовик.

— Ого! Это что, оскорбление?

— Гостеприимство положено чтить, а отнюдь не оскорблять. Я вовсе не хотел вас обидеть, а в доказательство того, что я действительно могу гордиться своей ореховой скорлупкой, мне хотелось бы показать вам на ней один маневр, повторить который вряд ли кому из вас удастся.

— Что же это за маневр?

— А вот смотрите!

Он подошел к подветренному релингу, сложил ладони рупором, поднес их ко рту и крикнул в направлении своего, стоявшего в сотне саженей брига: