Пару дней Макс думал над тем, что и как можно написать Воскресенскому. Естественно, это будет не письмо Татьяны Онегину «Я вас люблю, чего же боле…», а деловой и-мейл с просьбой рассмотреть его кандидатуру на январские и февральские фотосессии в Москве. Правда, на февраль были назначены госы, но какая разница. Может, Ви даже не ответит, а если ответит… Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления.
Вечером, уже перед тем, как пойти спать, Макс наконец заставил себя сесть за письмо. Он сочинял его долго, чуть ли не час, менял слова, переставлял предложения местами, перечитывал. Поставив подпись, он пробежался глазами по коротенькому тексту ещё раз — и вдруг, поставив P.S., сделал маленькую приписку, чуть более личную, почти отчаянную. Он её даже не перечитал — быстрее нажал на кнопку «Отправить», потому что знал: если дать себе хоть на секунду задуматься, он ни за что не отошлёт письмо в таком виде. Испугается. Постесняется. Постыдится.
Через десять минут он уже думал о том, почему до сих пор не придумали способ стереть своё письмо из чужого ящика, если оно пока не прочитано.
***
Воскресенский возвращался с пляжных съёмок к себе домой, на Саус-Бич. Фотосессия выдалась утомительной и долгой. По дороге он подбросил Соню, снимавшую квартиру в самом Майами: ассистентка купила подержанный «ягуар», и машина уже во второй раз была в ремонте.
Ви остановился у небольшого кафе в двух кварталах от дома, где частенько ужинал. Заведение было тихое, аккуратное и принадлежало большой семье кубинцев. Складывалось ощущение, что все, кто там работал, были друг другу в той или иной степени родственниками. Он быстро сделал заказ: все блюда он тут знал. Может, в этом кафе разнообразия большого и не было, зато всегда было вкусно.
Съев салат, Ви достал телефон и начал проверять почту. Куча писем, в основном спам… И опять эта настойчивая дама из «Аберкромби энд Фитч». Сколько можно? Он уже получил от неё несколько звонков, отрицательно ответил на несколько писем — всё без толку. Неужели люди не понимают слова «нет»? Когда он говорил «нет», он не имел в виду «не сейчас» или «вы предложили мне мало», он имел в виду именно «НЕТ». И всё из-за проклятой рекламы чая, будь она миллион раз неладна!..
В журналах её так пока и не напечатали. Возможно, сделают это в начале следующего года. Процесс согласования проходил медленно. Вся эта чайная контора разделилась на два лагеря: они там чуть не передрались из-за того, какие именно фотографии пускать в дело. Самые хорошие кадры были отбракованы заказчиком сразу, и теперь шли споры, какие из принятых больше подходят к имиджу продукта.
Американский агент Воскресенского тем не менее настоял на получении от заказчика разрешения на публикацию (разумеется, с некоммерческими целями) кадров, от которых они отказались. Снимки были напечатаны сразу в нескольких журналах, посвящённых фотографии, и там их неистово хвалили как раз за то, за что отверг заказчик: за излишнюю чувственность, затаённую сексуальность, которая была передана так тонко, ненавязчиво и изысканно, что невозможно было указать, где и в чём она проявлялась. Она просто была. В целом заказчик был не против налёта сексуальности, но в этой серии фотографии она приобретала какой-то гипнотический эффект, сравнимый с тем, что приписывается двадцать пятому кадру — ты его не видишь, а он действует на твоё подсознание, и ты уже не можешь выкинуть образ из головы. Проблема была в том, что это был образ модели, а не чая.
На первый взгляд всё было просто чудесно: молодой человек на фотографии был замечательным воплощением естественной красоты, истории легко прочитывались, послание сразу угадывалось, но модель была слишком притягательна — не в пошло-эротичном смысле, а в трогательном и чистом. Это было не на всех снимках: например, в фотосессиях у камина или у окна эта тема вообще отсутствовала, но лучшие кадры были пронизаны тем чувством, которое какой-то не в меру поэтичный критик назвал «призрачной паутиной страсти и осязаемым притяжением между моделью и фотографом». Воскресенский, дочитав обзор до этого места, швырнул журнал в мусорную корзину. Правда, потом остыл и вытащил обратно.
Знали бы они об этой «страсти», о бестолковом мальчишке, с которым он мучился больше месяца…
После публикации снимков на него повалились заказы, которых, впрочем, и так хватало. Интересные он принимал, от некоторых отказывался. Особенно упорными оказались «Аберкромби энд Фитч», известные любители впихивать полуголых парней в рекламу чего угодно.
Воскресенский не был уверен, что сможет повторить что-то подобное с другой моделью. Как бы тяжело ни проходили съёмки и как бы ни печально закончилась эта история, фотосессии с Максимом были чем-то особенным, исключительным. Между ним и его моделью действительно что-то было: внутреннее напряжение, влечение, страсть…
Он до сих пор не мог забыть о Максе. Маленькое сероглазое чудовище словно навсегда поселилось в его мыслях и воображении, оно не отпускало, приходило в воспоминания и терзало.
Когда он вернулся с тех съёмок в Москву, немного остыл и стал способен трезво оценивать ситуацию, то понял, почему сбежал тогда от Макса, от Гартмана, прочь из этого города: ревность, страшная, отчаянная ревность, почти физически ощутимая. Зависть к чужому счастью. Невыносимая мысль о том, что Максим — его капризная, изменчивая муза, искренний мальчик, вернувший ему давно потерянное вдохновение — принадлежит кому-то другому. Злость на себя самого, что так наивно обманулся.
Он почти ненавидел модель, хотя Макс ни в чём и не был перед ним виноват, — и всё равно раз за разом просматривал кадры с фотосессий и те, другие, которые снял в последний день у фонтана.
Официант поставил перед ним тарелку. Воскресенский на секунду отвлёкся от проверки писем, чтобы отрезать кусочек от бифштекса и отправить в рот, но в следующее мгновение вилка едва не выпала у него из рук. В холодном, излишне кондиционированном помещении ему вдруг стало жарко, и кровь прилила к лицу. Отправителем одного из писем был Максим Ларионов. И что? Может быть, совсем другой. Имя и фамилия распространённые, в России таких Максимов, наверное, не один десяток. В маленьком поле предпросмотра не было видно ничего, кроме «Уважаемый Алексей Владимиро…».
Ви открыл письмо и быстро пробежал по нему глазами: планирую начать работать в Москве… узнал о Ваших намечающихся проектах… был бы рад вновь… Ваш творческий подход… жду Вашего ответа…
И в конце — короткая торопливая приписка с опечатками: «Жаль, что вы не смогли тогда приехать. Наверное, произошло что-то срочное. Не все было гладко на съёмках, но надеюсь мы сможем увидеться и поговорить на этот раз и исправить недопонимание».
Воскресенский, прочитавший письмо на одном дыхании, наконец выдохнул. Пальцы сами собой сжались в кулаки.
Он отодвинул тарелку на край стола и, подав официанту знак рукой, попросил принести кофе.
— Это можете забрать, — указал он на бифштекс и картофель.
— Вам что-то не понравилось, сэр? — обеспокоенно поинтересовался молодой парень.
— Нет, всё вкусно, но мне нужно идти. — Он достал из портмоне кредитную карту и протянул официанту. — Просто принесите кофе.
Официант с тарелкой удалился и вернулся через три минуты с картой, чеком и чашкой кортадо — вкусы постоянного клиента здесь знали. Воскресенский машинально взглянул на счёт: там были только салат и кофе. В другой раз он бы настоял на том, чтобы основное блюдо тоже включили, но не сейчас. Сейчас он не мог думать ни о чём, кроме письма.
Пока он добрался до своей квартиры, в голове уже сложилось с десяток возможных вариантов ответа, один язвительней другого.
Почему Максим вдруг написал через четыре месяца? Что случилось? Расстался с Гартманом? Карьера модели не задалась? Надо устраиваться в Москве? А эта наглая приписка в конце… Увидеться и поговорить — ну конечно! Только увидеться и только поговорить. Не то чтобы откровенный намёк, но вполне очевидный. Мальчишка решил установить с ним «личный контакт». Да за кого он его принимает?! И за кого он себя принимает? Таких, как он, и даже лучше, — десятки вокруг! Да, всё-таки тогда, спьяну, он не ошибся. Макс был таким же, как все, и нужно ему было то же самое, что и всем остальным: его помощь, протекция, рекомендации. Продать себя подороже и клиенту получше.