Комдив решает выслать пару разведчиков. Кого послать? Выбор пал на Хитали и младшего лейтенанта Головкова.
Далековато до цели, но не это тревожит Захара, у него все мысли о том, как обмануть противника и сфотографировать нужное место.
Пересекли линию фронта, и сразу заговорили зенитки. Ведущий, снизившись до шестисот метров, разворачивает самолет на девяносто градусов и, становясь вдоль линии фронта, включает фотоаппарат. Секундная стрелка начала отсчитывать свой бег. Тем временем напарник наносит удар по зенитной батарее, принимая на себя огонь.
Хитали знает, как долго надо выдерживать строго прямой полет, чтобы не было наползания снимка на снимок. Тем временем Головков сумел подавить несколько орудий. Щелчок тумблера — и фотоаппарат выключен.
От цели шли по-истребительски, в паре. Зенитные разрывы остались позади. Можно и оглядеться. Вдруг Захар заметил «Фокке-Вульф-139». Лучшей цели не придумаешь! И под удачным ракурсом. Надо бить! Неожиданно (видать, по команде с земли) «рама» кренится, выводит на Хитали стрелка, и трассы штурмовика и немецкого разведчика схлестываются. И фашист, и Хитали бьют трассирующими. Захару хорошо видно красные трассы «ильюшина». Вначале они проходили мимо «фоккера». Но вот трассы стали доходить до него и исчезать — значит, попал! «Рама» вспыхивает и, сделав нелепый полукруг, падает на землю..
Через четверть часа пара разведчиков была на почтительном расстоянии от линии фронта. Можно было идти на более безопасной высоте. Однако Хитали все еще находился под впечатлением воздушного боя, и ему захотелось пройтись на бреющем. Выскочив на железнодорожное полотно, он спросил Головкова:
— Как идем?
— Хорошо, товарищ командир!
Младшего лейтенанта Головкова захватило чувство небывалой уверенности. Еще бы! Этакая силища, многотонный «ил»! Стремительный прочерк изумрудных трасс! Размытые скоростью верхушки телеграфных столбов рядом с фюзеляжем…
Решил спуститься ниже машины ведущего. Попробовал — получилось. Значит, он умеет не хуже комэска «брить» над самой землей. Когда мелькнула линия передач, Головков вдруг решил пройти между столбами. Что-то фантастическое чудилось ему в головокружительном мелькании столбов. И вдруг крик воздушного стрелка:
— Электропровода!
Летчик хватанул ручку на себя, но не успел: самолет вздрогнул, послышался скрежет. Головков даже глаза закрыл: сейчас… Нет, машина продолжает лететь, хотя и неровно. Воздушный стрелок докладывает: «За самолетом тянутся провода».
Головков с наигранной твердостью отвечает:
— Спокойно!
Но самообладание изменяет ему, и, когда докладывал по радио комэску о случившемся, голос его дрогнул. Приказано идти на посадку. Вел самолет, как во сне, в тяжелом предчувствии чего-то неотвратимого. Лихорадочно пытался найти оправдание этому проступку и не находил. Ну конечно же, хулиганство в воздухе! Приземлился.
— Что же теперь будет нам? — покидая кабину спросил летчик упавшим голосом воздушного стрелка.
— Хорошо хоть, что не сгорели, — мрачно ответил стрелок.
Головков шагнул навстречу комэску, уперся взглядом в гармошку его изрядно поношенных сапог и… не смог доложить, как положено, язык не послушался. Но ведь он смело вступил в поединок с зенитками, наделено прикрыл при атаке «Фокке-Вульфа»…
Однако командир эскадрильи упорно молчал. И, лишь докурив папиросу, недовольно бросил:
— Нашел чем удивить! — Затем отвернулся и пошел. Головков стоял около самолета растерянный. Лучше бы поругал комэск, легче было бы…
На другой день комэска пригласили на партбюро. Разговор, естественно, зашел о Головкове. Обламывая от волнения спички, Хитали пытался прикурить. В карих глазах Захара появилась грусть, тонкие черты лица обрели суровость.
Командир полка высказал свое мнение:
— Думаю, Головкова надо наказать. Может, перевести в другое звено?
— Младшего лейтенанта Головкова кому-то отдать? — насторожился Хитали. — Я очень прошу товарищ командир, оставить его у меня.
— Тогда отстраним на время от полетов. Небо обойдется без него.
Отстранить от полетов! Эти страшные для любого летчика слова для младшего лейтенанта Георгия Головкова приобретали особый смысл. Когда на фронте не допускают к полетам на какой-то день из-за болезни или из-за потери навыков, что на войне очень редко случалось, это воспринималось как досадная неприятность. Из-за грубых ошибок в технике пилотирования — тоже очень стыдно; но быть лишенным полетов из-за недисциплинированности — это позорно!
Уже с утра было жарко, аэродром дымился знойным маревом, где-то рядом жужжал надоедливый шмель, в небе заливался жаворонок. Головков сидел, понурив голову, бессмысленно глядел в землю. Если бы комэск учинил ему разнос, отчитал один на один, было бы легче. Стоило вспомнить худое, обветренное лицо командира полка, его колючий, строгий взгляд, как сразу же засосало под ложечкой. «Мальчишка!», «Желторотик!». Обидно и больно было слушать. «Небо и без тебя обойдется». Эти слова стучали в ушах, впивались острыми шипами.
Когда летчики разошлись по самолетам, Георгий направился к своему капониру. Шедший навстречу инженер эскадрильи свернул в сторону. «Не хочет встречаться», — мелькнуло у него в голове.
До заступления в наряд, о чем объявил адъютант эскадрильи, еще оставалось время. Как в полусне Георгий шатался по стоянке. День казался ему длиной в год.
К полудню небо над аэродромом раскалилось добела, листья деревьев сникли. Обливаясь потом, механик хлопотал около поломанного самолета. А ремонт требовался немалый. На хвостовом оперении зияли Дыры, вместо руля высоты болтались клочья перкали, в стабилизаторе была вмятина и ободран снизу фюзеляж.
Механик — рослый, слегка ссутулившийся человек лет тридцати — был мокрый с ног до головы, весь перепачкан маслом, с усталыми, воспаленными глазами. Доложив о проводимых на самолете работах, он покорно ждал команды «Вольно». Головкову сделалось не по себе. Он, пожалуй, впервые ощутил, что механик намного старше его, что по его вине этот смертельно уставший человек вынужден возиться с самолетом.
Внезапно рядом, всколыхнув воздух мощным ревом мотора, начал выруливать Ил-2, направляясь к старту. Почти тут же новой волной выкатывался гул из соседнего капонира. Аэродром ожил.
Собравшись шестерками, штурмовики быстро исчезли в бескрайнем просторе неба. «Небо без вас обойдется…»
Головков старался не смотреть на взлетающие самолеты, стыдливо опускал глаза при виде механика. Наконец он со злостью забросил за спину летный планшет, круто повернулся и крупным шагом направился в сторону общежития готовиться к наряду.
Фронтовая жизнь шла своим чередом. Полк изо дня в день вылетал на боевые задания. Летчики штурмовали вражеские аэродромы, бомбили укрепленные районы, поддерживали наземные войска в наступлении.
Пока самолет не был введен в строй, Головков ходил в наряд, выполнял различные поручения, а подчас и просто слонялся без дела. Но чем бы он ни занимался, всюду ловил на себе изучающий взгляд Хитали. Казалось, тот внимательно наблюдал за ним.
Бури перебушевали, сплыли бессонные ночи. Больше не было ни сил, ни терпения в душе у Георгия. И Головков пошел к командиру полка.
Когда он вышел от командира, ненастный день уже не казался таким неприветливым и хмурым. Георгий улыбался, не замечая, что по его щекам стекает пот.
Солнце палит нещадно, по-летнему. Над прогретой землей дрожит зыбкое марево. Взлетает «ил» — его горбатый нос вместе с фонарем кабины, кажется, оторвался от фюзеляжа и несется сам по себе. А киль и колеса, как бы размытые струящимся воздухом, бегут по выбитой полосе сами по себе.
— Интересное явление, а, Головков? — кивает ему Хитали, почему-то вдруг оказавшийся рядом. — Говорят, ты завтра тоже летишь? — спрашивает он Георгия и улыбается доброй ободряющей улыбкой.
Они расстались месяц тому назад и вот вновь встретились — подполковник Выдрыч и старший лейтенант Хиталишвили. Два сталинградца, два коммуниста, два отважных летчика: бывший комиссар полка — ныне инспектор Военно-Воздушных Сил и командир эскадрильи.