Всю дорогу от аэродрома до Филонова, где формировался штаб фронта, Ватутин молчал, ничем не выдавая своего отношения к тому, что видит, и только Семенчук, сидевший сзади, тихо чертыхался, когда машину встряхивало особенно сильно. Он полагал, что за шумом мотора командующий его не слышит.

Уже стало смеркаться, когда машины подъехали к небольшому домику на дальнем краю пристанционного поселка.

Отсюда, с дороги, виднелись вагоны на железнодорожных путях, разрушенная водокачка, каменный остов сожженного служебного здания.

Завидев незнакомого генерала, часовой что-то крикнул в приоткрытую дверь. И через несколько мгновений по ступенькам деревянного крыльца сбежал молодой высокий генерал-майор. Широко и твердо ступая, он быстро пошел навстречу Ватутину, храня на своем лице напряженно-приветливое выражение.

- Генерал-майор Иванов! Здравия желаю, товарищ командующий! С прибытием! - громко, по-строевому представился он.

- Да уж с прибытием, - покачал головой Ватутин, - чуть не утонули на этой проклятой дороге. - Он взглянул на приземистые дома по сторонам улицы: - Значит, это и есть штаб?

- Так точно, товарищ командующий! Квартира вам уже приготовлена!

Комната, куда Иванов ввел Ватутина, была почти пуста. Только по углам стояли раздвижные фанерные столы на тонких ножках - обычное походное штабное имущество, основное достоинство которого легкость и портативность.

Командиры, сидевшие за столами, встали, и Ватутин, поздоровавшись с ними, прошел в следующую комнату, которая отделялась от первой тонкой фанерной перегородкой. Здесь тоже не было ничего, кроме самого необходимого: у окна стоял легкий походный стол; большую часть его занимала карта. В углу притулился покрытый сургучными потеками большой железный ящик.

Не снимая шинели, Ватутин присел на табурет около стола, положил фуражку на подоконник, а Иванов остановился напротив, у стены, с интересом и невольной настороженностью рассматривая нового командующего.

Этот невысокий, плотный человек с широкими скулами и устало прищуренными, узкими глазами казался ему замкнутым и хмурым, может быть, даже чем-то недоврльным.

С чего он начнет разговор? Начнет расспрашивать о делах или с ходу обрушится на какие-нибудь непорядки, которые, наверно, уже заметил по пути…

- Бобырев приехал? - спросил Ватутин, усталым движением потирая лоб.

- Нет, товарищ командующий! Прислал сообщение, что прибудет через два дня.

- Так! Так!.. - вздохнул Ватутин. - Сюда дьявольски трудно добраться! Чайком, что ли, угостили бы, - улыбнулся он. - С утра еду и еду, все докладывают, а «товарищ командующий» от голода едва на ногах держится.

Иванов приоткрыл дверь и тихо отдал приказание.

Ватутин встал, скинул шинель и повесил ее на гвоздь у притолоки. На том же гвозде пристроил свою новую, с туго натянутым верхом фуражку и повернулся к Иванову с видом человека, который, приехав, уже никуда не торопится.

Теперь Иванов мог лучше разглядеть командующего. У него не было той осанки, которая берется невесть откуда у некоторых людей, как только они достигают высокого положения. Не спеша достал из кармана гребенку, домовито причесался и снова подсел к столу, с которого уже была убрана карта. Вместо нее появились стаканы, большой дымящийся чайник и тарелки с закуской.

- Ну, товарищ Иванов, присаживайтесь, поговорим о жизни! - Ватутин сжал ладонями горячий стакан чая, зябко повел плечами и откинулся к спинке стула, наслаждаясь теплом и покоем. - Жарко, даже в сон бросает! Натопили! Как в Сандуновских банях!..

Они сидели за столом уже добрых полчаса, а Ватутин и не думал переходить к делу. Он расспрашивал Иванова, откуда тот родом, где воевал, на каких фронтах и под чьим начальством. Иванов рассказывал, называл имена своих командиров и товарищей, а Ватутин слушал, чуть приподняв брови и покачивая головой. Он знал почти всех, о ком говорил Иванов. С одним он встречался на маневрах, с другим учился в академии, с третьим работал в генштабе, с четвертым сталкивался на фронтах… Как велика и как тесна земля!..

Ватутину были приятны эти воспоминания. Они уводили его то в давно минувшие годы, то вдруг заставляли касаться совсем недавних событий. И так было хорошо сидеть в этой жарко натопленной и ярко освещенной комнате и знать, что никуда больше ехать уже не нужно.

Ватутин отодвинул стакан, встал, подошел к окну и приоткрыл занавеску. К стеклу прижалась плотная тьма - ни огонька. «Ну и глухомань, - подумал он. - Трудно, трудно здесь будет…»

Вдруг где-то вдалеке вспыхнул острый луч прожектора, ощупал небо, а затем так же неожиданно упал в темноту и погас.

- Товарищ командующий, все готово!

Ватутин оглянулся. Иванов отодвинул чайник, тарелки и раскладывал на столе карту. Ватутин сразу отметил, что велась она с профессиональной точностью и обстоятельностью.

Он нагнулся над картой и долго рассматривал бесчисленные знаки, флажки, линии, цифры, они оживали под его взглядом и складывались в систему, в которой были свои удачи и просчеты, сила и слабость. Во всем этом еще предстоит разобраться, понять, воображением проникнуть в замыслы противника, который тоже, черт побери, думает, хитрит, выискивает слабые места в обороне.

- Где она хранится? - спросил он, бросив на Иванова внимательный взгляд.

- У меня лично, - ответил Иванов, - под замком…

Ему показалось, что именно сейчас и начнется тот откровенный разговор, во время которого решится многое и, может быть, его личная судьба. Останется ли он работать с Ватутиным или после приезда нового начальника штаба Бобырева будет отчислен в резерв? Но ни по лицу, ни по голосу командующего ничего нельзя было угадать. Ватутин стал неутомимо и требовательно расспрашивать о самых разных вещах - о том, сколько и каких частей пришло, куда они направлены, как обстоит дело с переправами через Дон, как дела на плацдарме у Клетской. «Дрянненький плацдарм», - обронил он. И эти мимоходом брошенные слова объяснили Иванову не меньше, чем если бы Ватутин стал подробно объяснять замысел Ставки. «Будем наступать», - подумал Иванов, и сразу все то, что он делал, проклиная свое сидение на этом полустанке, наполнилось новым, большим содержанием.

Иванов стал уже по-иному, с увлечением, докладывать Ватутину о составе создающейся в этом районе группировки, невольно исходя из замысла, о котором он еще толком не знал, но сущность которого так неожиданно приоткрылась ему.

Ватутин слушал и хитро поглядывал на Иванова; его взгляд как бы говорил: «Не старайся, не старайся, все равно ничего не скажу».

Ватутин позвонил по ВЧ Еременко:

- Как в Сталинграде?

- Положение тяжелое. Гитлеровцы в полукилометре от командного пункта. Будем держаться, - ответил Еременко, - но если можно, поторопись.

Ватутин положил трубку и нахмурился.

- Товарищ Иванов! Я должен быть в войсках, на месте. А вы как можно быстрее берите в руки управление. У нас совсем мало времени. - Он замолчал, сдвинув брови и покусывая нижнюю губу.

В середине дня Ватутин был уже в районе Клетской. По дороге заехал в штаб армии Коробова, немного обогрелся, отдохнул. Затем вместе с командармом и начальником артиллерии фронта генералом Грачевым, которого он взял с собой, выезжая из Филонова, поехал в дивизию Чураева, занимавшую рубежи по южному берегу Дона.

Участок, на котором располагалась эта дивизия, и прилегающие к нему участки соседних соединений были наиболее выгодными плацдармами для нанесения главного удара.

Против наших частей здесь оборонялись итальянские и румынские дивизии. Большинство солдат в них насильно мобилизовано фашистами, а потому, естественно, войска эти были менее стойкими и упорными в бою. Кроме того, отсюда открывался самый короткий путь к Калачу.

Над этим много раздумывал Ватутин. Но для того чтобы принять окончательное решение, он должен был все увидеть своими глазами, взвесить, что называется, на ладони…

День выдался на редкость холодный. С низких туч падал не то дождь, не то снег. Колеса машин вязли в липкой грязи. Впереди шла машина Ватутина. За ней, фырча и разгоняя в обе стороны волны грязи, двигались еще два вездехода. В одном ехал командующий артиллерией фронта генерал Грачев с офицерами оперативного отдела, в другом - автоматчики охраны.