В Ямаширме мы бывали часто. Там не счесть сколько маминых родственников. Оказывается, и сам я считаюсь ямаширменским. А это вот как получилось. В 1914 году, когда грянула первая мировая война, маме решила, что надёжнее всё же жить в сельской местности, и там, где побольше родственников. Земля — она как мать: как-нибудь да прокормит. Взяла менял запелёнатого, на руки и отправилась пешком в родное селение. А там уже местный староста и внёс меня в список, по которому вёл учёт населения своего села. Вот и получилось, будто я в Ямаширме родился.

Трудно жилось нам. В те годы всем нелегко доставался кусок хлеба. В один из дней приехал Халиулла-абзый и, усадив в телегу, увёз нас обратно в Голубовку. Не случись этого, может, мы бы до сих пор там и жили…

Впрочем, я отвлёкся. Так вот, погостили мы с матерью неделю в Ямаширме и неделю в Апакае. Может, дольше погостили бы, да подошло время уезжать нам в Астрахань.

Возвращаемся в Голубовку — а нас там недобрые вести поджидали. У Халиуллы-абзыя стала одна за другой дохнуть домашняя скотина, птица. Мы все растерялись, не знаем, что и думать. Даже прославившийся на всю окрестность дядя Родион беспомощно руками разводит. Твердит одно и то же: «Я такой болезни не знаю!..» «Что за беда на мою голову!» — вторит Халиулла-абзый, чуть не плача.

Шамгольжаннан-жинге та и вовсе растерялась. Чтобы задобрить бога, ходила третьего дня к мечети милостыню раздавать убогим. Знакомые старухи ей наговорили всякой всячины. «В несчастье, что обрушилось на вас, повинны те неверные, что гостили в вашем доме», — сказали ей. Она вернулась расстроенная, нам передала услышанное. Халиулла-абзый лишь с раздражением отмахнулся — мол, мне некогда выслушивать твои причитания. А мы, детвора, и подавно не придаём значения всяким «бабкиным сказкам». Шамгольжаннан-жинге раздосадовалась, ходит по избе, ворчит. Хотела было предложить муллу пригласить, чтобы молитву почитал над скотиной, не решилась: побоялась, что мужа вконец из себя выведет.

А Халиулле-абзыю и впрямь недосуг было выслушивать словоизлияния жены. Он день-деньской был по горло занят в шахте. Там забывал о беде. Однако, едва ступит на порог, жена принимается твердить одно и то же — что на их скотинку порчу кто-то наслал.

У Халиуллы-абзыя у самого на сердце кошки скребут, а тут ещё и она добавляет.

— Да пусть передохнут все куры, и овцы, и телята! — вспыхивает он. — Мне сейчас главное угля побольше нарубить! Заработаю деньжат, другую корову тебе куплю…

Мы все рассаживаемся за стол. Шамгольжаннан-жинге накрывает чистую скатерть. И пока она подаёт ужин, мой дядя рассказывает о своих шахтёрских делах, о том, как славно работают парни, недавно приехавшие из Татарстана. Он просто нахвалиться ими не может. Ещё бы! Ведь сам обучал их трудному шахтёрскому делу.

— И всё же не хватает в шахте людей, мало, — жалуется Халиулла-абзый. — Всего четыре бригады работают. А нам вон сколько нужно угля! Раз в пять больше, чем мы добываем. Ведь паровозы на угле работают, заводы на угле работают, люди согревают своё жильё углём… Сегодня собрание было. Из самой Москвы человек приехал. Говорили, что для работы у нас начнут вербовать рабочих из окрестностей реки Идель. Ещё несколько тысяч шахтёров прибудет в Донбасс из Татарии, и здесь даже начнут выпускать шахтёрскую газету на татарском языке. Вот где закипит работа! Шахтёры народ крепкий, не подведут. Лишь бы уголь не кончился в лаве!..

Спустя несколько дней управление шахты поручило Халиулле-абзыю раздобыть лошадей, годных для работы под землёй. Когда дело касалось лошадей, Халиулла-абзый был готов отправиться добывать их даже за мифические горы Каф.

Подался Халиулла-абзый в калмыкские степи. Не прошло и месяца, пригнал оттуда целый табун выносливых, сильных лошадей, купленных по сходной цене.

Часть табуна угнали на другие шахты. Но большинство лошадей осталось всё же в Голубовке. Радости-то сколько было у ребят! Всё лето мы пасли лошадей в раздольной степи. А необъезженных с помощью Халиуллы-абзыя приучали к упряжи.

— Молодцы, джигиты! Доброе дело творите! — не раз говаривал нам Халиулла-абзый. А потом призадумывался и горестно вздыхал: — Эх, ребятки, лишь бы они у нас эту зиму выжили…

Мы удивлялись его словам. Думали: «Как это могут не выжить такие лошади, красавицы и резвухи, все как на подбор?..» И гораздо позже, зимой уже, поняли, что недаром ходил озабоченный Халиулла-абзый.

А пока зима ещё была далеко, Халиулла-абзый не сидел сложа руки. Неподалёку от террикона, у дороги пустовал большой кусок земли. Мой дядюшка, оказывается, давно держал его на примете. Он посоветовался, поговорил в парткоме, и администрация шахты попросила поссовет выделить эту землю под огород шахтёрам. Пустырь вспахали и разровняли. Семь шахтёров высадили на огородах овощи.

Нам достался участок с краю. Мы дружно взялись, и вспахали земли больше, чем следовало. Да и семья у нас большая: в рабочих руках недостатка нет. Тётушка моя рада, прямо на седьмом небе себя чувствует. «Вот, — думает, — засолю на зиму-то и помидоров, и огурцов, и капустки. Да и картошки про запас будет!»

Однако Халиулла-абзый, оказывается, рассудил по-своему. Овощами засадил всего только небольшой участок. А потом разулся и пошёл по тёплой вспаханной земле босой и на всей остальной пашне семена люцерны посеял.

Ох и рассердилась же на него Шамгольжаннан-жинге. Да и мы тоже — сами помалкиваем, а душой на стороне Шамгольжаннан-жинге. «Зачем же он огород травой засеял? Мало ли в поле травы? Если б знали, не старались бы столько», — думаем себе.

А люди сам знаешь какие. Им только бы повод нашёлся языки почесать. Кто мимо ни пройдёт, хохочет. Друг с дружкой громко переговариваются, чтобы мы слышали:

— Халиулла-абзый решил семью приучить есть траву.

А Халиулла-абзый будто не слышит. Ходит себе по полю, семена люцерны разбрасывает. А мы сгрудились в сторонке, готовы от стыда сквозь землю провалиться.

Однажды дядя возвратился с работы весёлый, будто не устал нисколечко. И мне весь день было радостно: к нам Иван приехал в гости. Выбежал я навстречу Халиулле-абзыю, выпалил о том, что ко мне друг пожаловал. Он засмеялся, взъерошил мои волосы. Перешагивая через порог, сказал, что к шахтёрам Голубовки тоже прибыли почётные гости. Из Казани приехали. Среди них будто бы и поэт Хади Такташ находится. Между рабочими разговор ходит, что он самолично спускается каждый день в шахту, чтобы поглядеть, как работают его земляки-шахтёры. А сегодня он в клубе читал стихи перед собравшимися шахтёрами. И Халиулле-абзыю привелось его увидеть собственными глазами. Всего в нескольких шагах от себя. У него, оказывается, русые волосы и синие-пресиние глаза. А какие чудесные стихи читал! Ну будто к самому сердцу рукой прикоснулся. Шахтёры подарили ему на память шахтёрскую лампу…

— Что же ты мне не сказал? Я бы тоже пошёл в клуб! — говорю ему, с трудом сдерживая слёзы. Может, и заплакал бы, да перед Иваном неловко. И так он с усмешкой поглядывает в мою сторону.

А Халиулла-абзый поглаживает усы да посмеивается.

— Ты ещё молодой, успеешь увидеть и настоящих поэтов, и артистов, — говорит. — Прощаясь с нами, Хади Такташ сказал: «Видел я, как ладно вы работаете. Страна ждёт от вас много угля. Не подведите, земляки!» И мы все пообещали: «Не подведём! Не подведё-о-ом!..» Так вот, если и ты хочешь, чтобы мы не ударили лицом в грязь, то лучше думай, как нам лошадей зимой уберечь. Думай! Уже зима к порогу подступила…

А что я могу придумать? И сам теперь вижу, что едва одна беда миновала, так теперь другая в дверь стучится. Корм, припасённый лошадям, на исходе. Я бы свою краюху хлеба им отдавал, но разве этим их прокормишь? Легко сказать: «Думай!..» Вот если бы меня в шахту спустили, там бы я показал, как уголь надо рубить.

— Ты бы, дядя, похлопотал, чтобы меня в шахтёры взяли, — неожиданно вырвалось у меня.

— Ты в свободное от уроков время за лошадьми получше присматривай. Это немалая помощь шахтёрам, — говорит дядя, внимательно поглядев на меня.