– Чем бы дитя не тешилось, – лишь вздохнул Роджер. – Как ты только это терпишь? Я бы уже давно ей интернет отключил…

– Да ты что! – едва ли не испугался Фокс. – У нее без фэндомов через неделю абстинентный синдром начинается! А кто первый под руку попадется? Я!..

После очередной чашки чая и опустошения всего запаса печенья Фокс ненадолго оторвался от монитора, потянулся, встряхнул руками.

– Приступим, пожалуй, – протянул он.

– Дерзай, литератор ты наш, – фыркнул Темплтон. – У тебя хоть план есть?

– А то! Сейчас по ходу все будет, – самоуверенности Фоксу было не занимать. – У меня без сюжета писать не получается… И тихо, я творю!

– Скажите пожалуйста!

Десять минут равномерного, без перерывов ритмичного стука клавиш – создавалось впечатление, что Фокс вообще ни над одним словом не задумывался – история писалась ему «из головы» и лилась как песня. Потом он вдруг остановился, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

– Слушай, Роджер…

– М-м?

– Кем бы это сделать Пэна, когда он вырос?

– А зачем ему вырастать? – Темплтон пожал плечами. – Он же вроде не взрослеет.

– Хм. Значит, у меня АУ будет. Со взрослением. Почему-то педофилия у меня с искренней любовью и уважением к личности не ассоциируется… А без этого Дана любую историю забракует…

– Ты бы у нее «Лолиту» изъял, – рассеяно посоветовал Роджер. – А то ей все кажется, что ниже определенного возрастного ценза роль играет только… м-м-м… – он вдруг сообразил, о чем и с кем говорит. С Фоксом вечно так – ведешь себя как с равным. А зря…

– Кстати, ты знаешь, когда рукопись никуда не хотели принимать, один из издателей намекал, что не худо бы сделать из Лолиты мальчика? – задумчиво поинтересовался Фокс.

– В самом деле? Не устаю удивляться широте ваших с Даной познаний, – не без иронии ответил Темплтон. – У вас Библиотека Конгресса напополам закачана?

– Вулканской академии, – хмыкнул Фокс. – А все-таки? Кем Пэн мог вырасти?

– Ну, ты вот кем хочешь стать? То и пиши. Лирический герой – это же отражение авторского «я» или что-то в этом роде… – Роджер еще смутно помнил прослушанный в университете курс литературы.

– М-да? Если я когда-нибудь вырасту… я бы пошел в психотерапевты, – едва ли не застенчиво признался Фокс. – Нашей семье хоть один на постоянной основе не помешает.

Представить Пэна фрейдистом, или кто там был до Фрейда, у Роджера с ходу не вышло, и он понял, что отвлечься от работы все равно придется.

– И сколько же ему лет предполагается? – с усталым вздохом спросил он. Эта затея Даны его доконает.

– Я годах так на восемнадцати остановлюсь, – с сомнением сказал Фокс. – Восемнадцать это ж ничего? Как для викторианской Англии?

– А, чудненько! – обрадовался Роджер. – Пиши, что он был студентом. Самое оно. С любой точки зрения…

Еще через сорок минут, когда макеты, наконец, закончились, Темплтон на всякий случай поинтересовался:

– Долго там еще?

– А? – Фокса явно перебили на середине очень глубокой мысли, и он недовольно свел брови. – Нет… чуть-чуть… Я тут такую интригу пишу!

– Бросай интриги, пиши свои NC-17. Уже три часа ночи!

– Не, я ж не могу вот так просто рейтинговые сцены… А сюжет? А психология? Это ж самое интересное: есть ли жизнь после Неверленда! – возмутился Фокс.

– Ты что, издеваешься? – на всякий случай уточнил Роджер, многозначительно взглянув на часы.

– Десять минут еще, – взмолился Фокс. – Вот сцену сейчас быстренько…

Быстренько не вышло. Отплевываясь и яростно стирая только что набранное, Фокс сидел над «сценой» вчетверо дольше, чем над любой другой страницей.

– Елки, и как они это придумывают? – простонал он. – Напиши за меня, а?

– Я?! – обалдел от такой перспективы Темплтон. – Я Дане ничего не должен!

– Тебе проще, – уперся Фокс, «бракованного» фика сестра б ему не простила. – У тебя опыта больше.

– Нет у меня и близко такого опыта! – в панике открестился Роджер.

– Какой с вас, взрослых, прок, – вздохнул Фокс, поворачиваясь к монитору, – если у вас даже на эмоциональный перенос воображения не хватает…

Наконец он устало вытер пот со лба и распечатал текст.

– Ну хоть глянь, – замучено попросил он. – Явные ляпы там…

Темплтон осторожно вчитался в текст, начинавшийся так: «В философии, искусстве и жизненной практике самое неоднозначное слово „любовь”. Второе место следом за ним прочно удерживает слово „свобода”»…

– Это что, вольный пересказ Фромма? – хмыкнул он.

Фокс неопределенно пожал плечами.

– Что-то запятых тут маловато… Хм, да… Бедная Венди… ну хорошо хоть Неверленд пощадили…

– Не такая уж хорошая штука этот Неверленд, – пробормотал Фокс.

– А эти три… четыре… ого, даже пять абзацев я пропущу, с твоего позволения…

– А запятые как же? – заныл Фокс.

– Слушай, а где всякие там романтические переживания? – спросил вдруг Роджер, понемногу входя в роль литературного критика. Фокс, дай ему Бог здоровья, только про бегство от свободы во всех смыслах и писал. А потом Дана отправит все это художество на доработку, и жди второго захода… Еще одно такое литературное бдение ему не улыбалось.

– Зачем? И так все понятно, – удивился Фокс. – Любофф…

– Это тебе понятно, но ты ж для романтиков пишешь, – наставительно сказал Темплтон. – Им нужно про переживания.

– Ну… например?

– Что например? Вот про… первый поцелуй героев написано, – воображение у Роджера, к несчастью, было красочное, но он мужественно продолжал: – Это ж буря эмоций! Взрыв сверхновой! Ну, по идее…

– Да? – усомнился Фокс, видимо, что-то припоминая. – Не сказал бы.

– А ты скажи. Девчонки оценят.

– Ладно, исправлю. А еще?

– Имей совесть! – не выдержал Роджер, обнаружив в этот момент, что сигареты кончились. – Сам ввязался, сам и пиши.

– А если я в переживаниях ошибусь? По банальной причине отсутствия эмоционального опыта? – нахмурился Фокс. – Да за негативные отзывы мне знаешь что будет… «Взрыв сверхновой», е-мое… Как это описать вообще? Так, – решительно заявил он, – или ты меня целуешь, или ты сам это пишешь.