– Что ж, вот мы и встретились.

Эйвен кивнул. И несмело шагнул вперед. Гори, ведьма, гори.

– Я не вижу твоих стражей, – между тем совершенно спокойно отметило фамильное проклятье.

– Я пришел один, – голос не сорвался только чудом.

– Один? – в тоне собеседника отразилось веселое удивление. – Неожиданный ход. В таком случае подождем, они скоро появятся.

– Зачем? – Эйвен не желал ни защитников, ни свидетелей. – Я не собираюсь сражаться.

Вот он все и озвучил… Не он начал эту игру, но именно поэтому у него было право отказаться. Ведь так? В конце концов, почему это должна была быть его судьба?

– Неужели? – его не оставляло неприятное ощущение, что над ним насмехаются.

– Я пацифист, – заявил Эйвен вызывающе, глядя в эти неправдоподобно яркие в ночной полутьме глаза. Как в полусне он сделал еще шаг вперед, ритм сердца давно уже зашкаливал, теперь вдруг стало нестерпимо жарко.

– Даже так? – вздохнул собеседник. – И что же, подставишь другую щеку?

– Я… – мысли начинали уже странно путаться. – Да…

А если игра продолжается, что тогда? Если, отказываясь играть по правилам, автоматически оказываешься проигравшим? Весь год, пока Джон и Джеки снова и снова пытались убедить его в необходимости, неотвратимости сражения, Эйвен думал над этим простым, в общем-то, вопросом, в отчаянии понимая: нужно быть готовым к тому, что поражение ему могут засчитать автоматически, и тогда последствий не предскажет никто… Тьма просто накроет и переварит его… Но он ведь должен был попробовать по-своему! Сражавшиеся до него явно не преуспели… Те, кто протестовал против войны во Вьетнаме, рисковали не меньше…

Вот только сопротивляться страху было выше его сил. Если бы он мог, то сбежал бы отсюда куда угодно… Эйвен буквально кожей ощутил, как его смерили внимательным, чуть насмешливым взглядом.

– М-да. Если взять невротика в энном поколении и дождаться, пока все станет совсем запущено, то получим крайне интересный результат…

Сейчас, когда его начинала пробирать дрожь, когда ощущение чужой мощи и своей беспомощности накатывало на него с каждой секундой все сильнее, Эйвен вдруг понял, что должен хоть как-то сопротивляться... Интуиция, ясночувствование, магия – что бы это ни было, наследие предков пробуждалось, и он понимал сейчас намного больше, чем хотел бы. Уровень угрозы был максимален, а ему фактически нечего было ей противопоставить. Столько лет он пытался контролировать свой страх и свою слабость… бесполезно… по любой шкале они сейчас превышали все мыслимые показатели.

– Значит, не хочешь сражаться? – протянул собеседник, словно обдумывая как обойти неожиданное препятствие.

Может быть, его согласие – неотъемлемая часть ритуала? Эйвен впервые пожалел, что не расспросил Джеки хотя бы раз… слишком занятый отрицанием, пока не стало поздно признаваться в своей вере в безумие.

– А что хочешь? – мягко спросила темнота, втягивая его в себя, маня, дразня… так долго бывшая его врагом, сейчас она внезапно стала его сутью, пульсировала в венах, и звала, звала…

Глядя в эти глаза, он не мог не ответить… не признаться… впервые в жизни искренность стала бы облегчением… Он уже едва ли отдавал себе отчет, где находится и с кем говорит… Мысли о сражениях и битвах уплывали за горизонт сознания. Осталось лишь ощущение странного доверия, почти что духовного родства с этой темнотой… Кому поведать самое ужасное, самое разрушительное желание, как не воплощению собственных страхов?.. Сказать что-то подобное Никки у него никогда не хватило бы духу. Ни за что. Такое не озвучивают. Но здесь и сейчас… Его шепот был еле слышен, но этого хватило. О да, вполне хватило.

Темнота рассмеялась, долгим, затихающим смехом, придвинулась еще ближе, заполонив собой весь мир, не оставив места ни для сомнений, ни для сожалений.

– Забавно…

Эйвен сделал еще один шаг и поднял голову. Руки, обнявшие его плечи, губы, ласкающие его шею, не стали неожиданностью… а спасительной необходимостью, неизбежностью… Закрыв глаза, Эйвен облегченно покорился – прорвавшейся наконец страсти, судьбе, темноте… время закружилось, замедлилось, а потом и вовсе исчезло, как и весь окружающий мир, в почти горьком удовольствии.

Ничто из прожитых им шестнадцати лет не подготовило его к такому предательству собственного тела и сознания… к всепоглощающему соскальзыванию в блаженство.

Крик Эйвена вспугнул ночных птиц, притаившихся в ветвях деревьев. Пронзившая тело боль на мгновение его протрезвила. Всего лишь на мгновение, поскольку тут же сменилась захлестнувшей его новой волной любовного… экстаза?

Вечность, правда, конечна, как и смерть.

…Четкость суждений вернулась внезапно – во всей своей полноте. Эйвен вздрогнул и поднял голову, наткнувшись на все тот же понимающий насмешливый взгляд. Так не смотрят на равных. На достойных. На желанных. И именно это взбесило его больше всего… предательство. Пренебрежение в глазах темноты, которой он раскрыл душу и отдал тело, выставив на поругание свой главный секрет… Унижение совершило то, что не смог сотворить с ним страх: он захотел жить. И убивать, отстаивая себя. Стереть эту усмешку. Ну почему так?!

– Я буду сражаться! – с яростью заявил он, воюя с пуговицами непослушными пальцами.

– Теперь да, – с прежним весельем согласился тот, второй. – А вот, кажется, и наши опаздывающие.

Джон и Джеки бесшумно возникли по обе стороны от него, напряженные, настороженные, готовые к любой неожиданности. Вот только они опоздали. На целую жизнь.

– Вы не должны, – Эйвен не узнал своего голоса. – Уходите.

– Должны, Эйви, – просто сказал Джон, не глядя на него. – И останемся. Надо, знаешь ли, аккуратнее выбирать себе предков… Простите за задержку, – обратился он уже к противнику. – Мы готовы.

Тот усмехнулся, рассматривая всех троих.

– Прощаю.

И мир исказился.

Прихоть памяти – сражения во имя своей чести он практически не помнил. То, что он увидел в первые же минуты, послало его сознание в нокаут, из которого окончательно так и не вышел. А он-то думал, что хуже быть не может… Но это… Куда было кошмарам до реальности. Он знал, что должен выстоять, отомстить, доказать… что-то, но не смог. Гнева не хватило надолго. Это Джон и Джеки боролись отчаянно, не щадя себя… Эйвен не мог поверить, что им удалось там выжить… Но он… он просто не мог продолжать… И отказался от чего-то там… Слова Джеки о ритуалах мгновенно выветрились у него из памяти.

Он был слаб. А может, просто малодушен. Нельзя занять чужую душевную силу…

Сейчас, тридцать лет спустя, Эйвен наконец признался себе, что безумно устал от груза этих воспоминаний, не тускнеющих, не выцветающих, вечно поджидающих за гранью сна. Что-то вновь запустило тот же механизм… Что?.. Он не имел понятия. Но сейчас, судя по тому, что нынешние его чувства были лишь слабым отголоском юношества, эпицентром событий будет не он…