Нужно, чтобы Вито сумел пробраться в дом, где жила Оливия, и выяснил, что, черт возьми, случилось!

– Синьор Форса! Вы никуда отсюда не пойдете!

Дженнардо и не собирался никуда идти, но наглец позабавил его несказанно.

– Вы останетесь здесь, пока не прибудут капитаны милиции – синьор Пазолини и синьор…

– Вы предлагаете мне дожидаться приказаний ваших капитанов-купчишек? Мне? Да вы храбрец, любезный! – Дженнардо пихнул юнца в грудь и прошел мимо. Никто не посмел остановить его. На улице пахло весной и близким дождем, а еще чуть-чуть – тем порошком, что жрут сарацины. Милицейское мужичье уже ринулось в дом, зазвенело разбитое стекло, затрещали доски. Во Франции, да и кое-где в Италии, сиволапые давно взяли верх… папа Адриан, еще будучи кардиналом Фернандо Реджио, метал громы и молнии на головы зарвавшегося третьего сословия, а став понтификом, принялся жаловать вольности… но ровно до тех пор, пока городские привилегии не мешали его сыновьям прибирать коммуны к рукам.

– Э… синьор Форса!.. Мне приказано!.. Я не могу вас отпустить… Вы должны…

Дженнардо даже жаль стало сыкуна. Ну что купчишка может сделать? Да и как милиция вообще здесь оказалась? Вот тебе и свидание!

– Что вы хотите, любезный? – капитан беспрепятственно отвязал свою лошадь и приготовился сесть в седло, но слова юнца заставили замереть с поводом в руке.

– Мадонна Оливия Орсини пропала еще вчера вечером. Исчезла, не сказав ни слова родне. Благородный синьор, ее отец, обвиняет вас, мерченар Форса!

****

Тысячи мужчин на Аппенинах мечтали оказаться на месте Красного Быка, но, попав в шкуру старшего сына папы, Дженнардо впервые подумал, что это не так уж и приятно. Родриго Реджио обвиняли в похищении женщин и надругательстве над ними чуть не каждый год, Бык всякий раз оправдывался под общий смех и возмущение. Уличные поэты даже сочинили песенку на манер переписки меж Родриго и мужем одной знатной венецианки. В ней знаменосец церкви многословно и красочно расписывал свое полнейшее недоумение: «О, синьор, как всем известно, супруги вашей я не видел даже туфельки носок! Какого, говорите, был он цвета?» Припев песенки уличал похитителя во лжи: «А между тем прекрасная Лючия в слезах томится на вилле Красного Быка!» Когда же был схвачен и допрошен один из сержантов Родриго, признавшийся в похищении по приказу, его господин и тут нашел ответ. Реджио заверил рогоносца, папу и весь Рим, что, прознав о страсти, которую его офицер питает к Лючии, тут же выгнал нечестивца, дерзнувшего посягнуть на замужнюю женщину. А за дальнейшие поступки сержанта он-де не отвечает. «Мне право жаль, синьор, что так и не узрел я похищенной красы! Еще раз напишите: какого цвета мадонны Лючии власы?» Наконец пленница наскучила Быку, и он выпустил венецианку, так ни в чем и не раскаявшись. Сейчас Дженнардо даже испытывал к Родриго сочувствие, ибо никогда раньше не верил, что подобные обвинения могут быть наговором. А теперь он сам затруднился бы сказать, какого цвета «власы» Оливии Орсини, а также ее глаза, платье, туфельки и все прочее! Кровь Христова и все демоны ада, он никогда не замышлял похищение этой женщины, даже не говорил с ней наедине! Но весь Лаццаро, похоже, держался иного мнения, и, что хуже всего, в преступлении его обвиняла и родня Оливии.

К утру Дженнардо убедился, что разъяренный Гвидо Орсини превратил город в осиное гнездо. Кумушки жужжали на перекрестках, зеваки пялились на капитана, когда он проезжал по улицам. Послав людей к Орсини, мерченар уверился: Оливия действительно исчезла, а его самого не взяли под стражу лишь оттого, что магистрат помнил о численном перевесе наемников над городской милицией. И даже денег Гвидо оказалось недостаточно для того, чтобы купчишки рискнули. Нимало не сомневаясь в том, что родовая вражда между Орсини и Форса вот-вот вспыхнет вновь, Дженнардо почел за лучшее не возвращаться домой – днем он засел в казармах и выслушивал донесения одно другого ужасней: «Гвидо требует от кардинала Лаццарского приказ об аресте зарвавшегося мерченара!» – «Магистрат заседает с прошлого вечера! От мадонны Оливии никаких вестей, но на южной дороге нашли мантилью несчастной женщины!» – «Брат Оливии исповедался, причастился святых тайн и собирает друзей, дабы вызвать оскорбителя на поединок до смерти!» Единственная хорошая новость заключалась в том, что служанка похищенной выжила после удара кинжалом, однако раненая еще не пришла в себя… да и если б свидетельница происшедшего на улице Юстиниана вдруг заговорила, у Дженнардо все равно не было б случая выслушать ее признания: Орсини держали служанку под замком. Лаццаро кипел и бурлил, один лишь Ла Сента не принимал участия в общей беготне – накануне бастард выехал из города для покупки пары десятков аркебуз.

Собрав своих сержантов, Дженнардо поклялся на Библии, что невиновен в похищении, и предоставил им высказываться. Все наперебой твердили то, о чем он думал и сам: Красный Бык или его отец решили расколоть защитников Лаццаро. Стравить Орсини и Форса, и тогда либо они убьют друг друга, либо наемники бросят город. В Италии хорошо помнили, что лишь род Колонна Медведи ненавидели сильнее рода Форса, и еще дед Оливии скрестил шпагу с отцом Дженнардо. Капитан об этом обстоятельстве тоже забывать не собирался, потому и не рвался домой – приняв вызов, он неизбежно убьет брата похищенной, и уж как порадуются тогда Реджио!

Реджио, Реджио… к вечеру у капитана осталась только одна соломинка. Кардинал ди Марко никоим образом не мог рассчитывать на снисхождение Быка и его отца в случае сдачи города – Валентино должен помочь! Кардинала без оговорок пустят туда, куда у самого мерченара ходу не было: в дом Орсини, где прячут служанку. Потому, взяв с собой с десяток до зубов вооруженных солдат, капитан поехал на улицу Всех Святых, где жил Валентино. Рядом с Лаццарским собором – так удобно! Окна обиталища ди Марко выходили на площадь, и по воскресеньям служки прелата раздавали хлеб, вино и медяки прямо с балконов. Ночь была теплой, трещали первые робкие цикады, и луна смотрелась в беломраморные ступени особняка. Дженнардо оставил охрану у входа, приказав, впрочем, держать глаза открытыми. Из всех живых существ менее всего капитан верил собственному отцу, следом шел светловолосый кардинал. Слуги пропустили его без возражений, и мерченар невольно приободрился. Хоть кто-то от него не шарахается!

Наверняка, Валентино доложили о приходе ночного гостя, не могли не доложить… Но, войдя в кабинет на первом этаже, Дженнардо едва узнал сидящего за столом человека. Широкая холщовая рубака с низким вырезом, короткие штаны, обнаженные икры, босые узкие ступни, едва видные на светлом ковре… кардинал писал, отставив правый локоть, второй рукой отгоняя летевшую на свет лампы мошкару. Стены комнаты девственно пусты, и только огромное распятие прямо перед глазами – ничего лишнего, никакой роскоши. Дженнардо уставился на склоненный русый затылок. Наверное, если прижаться лицом к коротким прядям, ощутишь их мягкость… у кардинала должны быть мягкие волосы, вон как завиваются на крепкой шее – легкими, воздушными локонами. У кардинала? У Валентино! Тино, Тинчо… Дженнардо больно прикусил губу и поднял взгляд к искореженной смертной мукой фигуре на стене. Ну отчего ты так жесток, Спаситель? Тот, кто перевернул мир, сверг царей земных, одной лишь жертвою своей стал выше всех, облеченных властью, должен знать цену запретов! Ты, протянувший руку помощи блуднице, простивший отрекшихся от Тебя, не державший зла даже на кресте!.. Иисус не мог желать гибели, геенны огненной тем, кто любит, просто любит, вот только не того, кого нужно! Глядя в искаженные бронзовые черты, Дженнардо верил в это, верил, как в детстве – от всего сердца, истово и слепо. Иисус простит любой грех, но люди не простят. Истина проста и понятна, но Сантоса убили не люди. Не смертные заставили Дженнардо запомнить урок, навсегда запомнить! Разрешивший себе переступить запрет, должен знать: за преступление он заплатит потерей самого дорогого, а потом будет платить вечность…