– Что ж вы вырядились, словно на похороны, синьор Форса? Такая жара! – на бастарде был жемчужно-серый камзол, молочные кружева щекотали шею, закрывали пальцы. – Мадонна Чинция все повторяла, как она изнемогает от зноя. Неужто вы не чувствуете весеннего тепла?

Сильный разворот плеч, дикарская грация и несокрушимая уверенность. Прилипшие стрелками ко лбу темные пряди, прячущаяся в тенях и таких «итальянских» овалах красота. Древние говорили: чтобы ненавидеть врагов, нужно их полюбить. Какая чушь, право, лезет в голову! Жарко… жарко так, что валансьенское плотное кружево давит на горло. Не в силах оторвать взгляд от пальцев, только что гладивших колени Чинции, капитан буркнул:

– Как бы весеннее тепло не обратилось для вас в адское пекло, синьор… Ла Сента.

****

Это что-то да значит, когда «порядочная женщина» назначает мужчине свидание в глухую полночь, гораздо позже, чем его приняла куртизанка? Улица Святого Юстиниана – кривая и темная – вела его в предместья. За низкой приземистой башенкой меняльного дома будет поворот в такие места, куда не заглядывает стража. Позади остались купеческие кварталы, где нанятые толстосумами вояки громыхали оружием на каждом перекрестке, а по дорожкам между более мелких лавчонок бродили ночные крикуны. Звон колокольчика и громовое: «Спите спокойно, жители славного Лаццаро! Да хранит вас Господь!» А следом – горшок помоев на голову перепившему дурню. На улице Юстиниана все грешили молча. Где-то здесь, в темных подворотнях, вербуют людей для любой работы. Где-то в душных закутках можно купить и знаменитую «кантареллу», и серо-желтый порошок дурмана, столь ценимого сарацинами, не понимающими прелести вина, и даже десятилетнюю девственницу в полное владение. Без необходимости никто не полезет на улицу Юстиниана, но именно здесь дочь могучего рода Орсини назначила ему встречу.

Вечером Дженнардо наведался к Чинции Скиллаче, и не без пользы. Куртизанке пришлись по душе сапфиры, она с такой радостью вертела камни в руках, поднося к прелестным губкам, что капитан решился говорить прямо. Ему всего лишь нужно, чтобы Чинция отказала мерченару Ла Сенте прямо перед приемом в его замке и посетила оный рука об руку с мерченаром Форсой. И тогда браслет арабской чеканки перейдет во владение красавицы. Чинция, подумав, кивнула рыжекудрой головкой – Акилле пока кормил ее лишь обещаниями да принес простенькое жемчужное ожерелье. Окрыленный успехом, Дженнардо потянулся туда, где на высокой груди лежали помянутые жемчуга, но Чинция мгновенно прикрылась веером. Чтобы купить не только сопровождение куртизанки, но и ее ночи, требовались вложения покрупнее одного браслета! Ну что ж, в наше время достаточно казаться, а не быть, согласия красотки хватит, чтобы Акилле скрипел зубами!

На ступенях дома Чинции ему подали записку от Оливии, и Дженнардо, вздохнув, решил пропустить ночную встречу с Дзотто. У хорошего наемника всегда есть резерв, таким резервом и станет пышная вдовушка. По правде говоря, он спал с Андзолетто по привычке… дурная привычка, с тем же успехом он мог бы делить постель с Чинцией, Оливией, Беллиной или подаренной отцом горничной, что знала десять способов доставить мужчине удовольствие ртом. Быть может, попадись ему женщина, способная брыкаться так же, как бастард, или загадывать такие загадки, как преосвященный Валентино, он бы полюбил ее. Но есть то, что не получишь от женщины! Удовольствие прижаться щекой к небритому подбородку, стиснуть ладонями твердые бедра, толкнуться в такую узость, что не видать дочерям Евы… любить того, кто даст столько же, сколько ты сам способен дать! И взять тоже… да-да, взять! Пусть унылые скопцы сколь угодно твердят о том, что лишь безбожник, язычник способен находить наслаждение в унижении. Никакое это не унижение, если тебя берут так, как Сантос… а ну, хватит! Иначе сейчас он пойдет и напьется в первой попавшейся таверне. Вновь вспомнит, что все, творящееся вокруг, лишь мышиная возня – Акилле, Валентино, дурацкая осада в дурацком, осточертевшем городе, наступающий Красный Бык… К дьяволу! Он не позволит вновь себя сломать. Не станет проклинать судьбу. Он никогда больше не оглянется, и демоны останутся на привязи.

А вот и дом с вывеской, на которой шаловливый скульптор изобразил кувшин с льющейся из него влагой. Странный выбор для Оливии Орсини, но в письме вдовушки значился именно кувшин! Дженнардо, едва разглядев примету в полнейшей темени, спрыгнул с коня. Не найдя у дома коновязи, он просто набросил поводья на бронзовый крюк у входа. Едва ль в Лаццаро отыщется безумец, способный украсть лошадь капитана Форсы… любой вред ему могут причинить только равные. Улица была пуста, лишь через пару домов в высоком окне теплился свет – кажется, там был игорный дом. Дженнардо толкнул дверь – в темной приемной, где горел единственный факел на стене, никого не оказалось. Неужто Оливия не поставила служанку караулить? Дочь Гвидо Орсини писала, будто сей дом принадлежит кузену ее горничной, торговцу пряностями. Хорошими же пряностями торгует этот человек, раз живет на улице Юстиниана! В такой час буржуа должны крепко спать, и потому капитан не удивился тишине и молчанию – только в конце короткой галереи горела свеча, и пол поскрипывал под ногами. Мерченар вошел в небольшую комнату с закрытыми ставнями, чертыхнулся, ударившись коленом о кресло. Оливии не было. Не было вообще никого.

– Мадонна?

Сильно пахло воском и вином… и чем-то еще, будто б железом. Никто не отозвался, и капитан попробовал еще раз:

– Почтенные! Есть кто-нибудь?

Непонятный высокий звук заставил вздрогнуть и схватиться за кинжал под камзолом. Кто-то плакал в удушливой тишине. Плакал или умирал. Рыдания захлебнулись хрипом. Правильнее всего было бы бежать со всех ног, но капитан шагнул вперед и рывком отдернул шершавую от старости занавесь. Кинжал не понадобился. Точнее, понадобился бы, но он опоздал. Прямо перед Дженнардо на полу лежала женщина. Корсаж залила кровь, пятна были и на юбке, и даже высоко закрученные косы испачканы бурым. Сдвинутый на затылок белый чепец и не по-женски массивная челюсть заставили Дженнардо торопливо перекреститься – не Оливия Орсини лежит перед ним мертвой! Взяв с поставца свечу, капитан склонился над телом. Так и есть, служанка Оливии – Карлотта, или как бишь ее… убита ударом в грудь, вон сколько крови… но где же сама Оливия? Переступив через ноги женщины, Дженнардо выскочил в галерею. Кто-то был здесь, совсем недавно! Свеча все еще горит, и во второй зале накрытый стол: блюда с холодным мясом и засахаренными фруктами, на скатерть пролито вино, будто гость, озлясь, толкнул кубок. Приподняв скатерть, капитан заглянул под стол, потом распахнул занавеси – он боялся наткнуться еще на один труп. Нужно послать кого-нибудь в казармы и обыскать весь дом. Дженнардо вернулся к двери с многочисленными засовами, но выйти за порог не успел. Дверь распахнулась, и в полутемный особняк ворвался поток света. На мостовой толпились люди с факелами, и, разглядев красно-белые полосы на их одежде, Дженнардо облегченно вздохнул – лаццарская милиция все-таки забиралась на улицу Юстиниана!

– Синьор! – старший в отряде – юнец с аккуратной бородкой, явно из тех сынков зажиточных купцов, что мнят о себе больше, чем стоят, преградил ему путь. – Вы не должны… не можете… постойте!..

Факел дергался в руке сыкуна, а сзади напирало мужичье. Дженнардо оттолкнул юнца и рявкнул:

– Здесь убили служанку мадонны Орсини-младшей! Пусть кто-нибудь вынесет тело и позовет священника. И, любезный, распорядитесь-ка послать за моим сержантом Вито Паскуале.