– Синьор капитан, горит возле Аконьи!

Капитан открыл глаза и сел под навесом. Солнце палило по-прежнему, жужжали осы, пахло вином и травой. А еще дымом – совсем чуть-чуть, но слабого запаха хватило, чтобы тревога выпустила когти. С пригорка ни пожара, ни дыма не видать, но мерченар доверял своим разведчикам. Началось? Красный Бык проявил свое знаменитое нетерпение и несется на них? Только почему первой под удар попала деревушка Аконья, а не крепость, где засел бастард?

– Всем строго сохранять позиции, – капитан поднял руки, и подскочивший Ружерио проворно застегнул на нем пояс с оружием, потом подал колет, – пусть сержант Паскуале возьмет тридцать человек и проверит Аконью. А я съезжу к Ла Сенте.

Вот же черти лысые! По договоренности Акилле должен был прислать гонца в случае нападения. Мерченар склонился к уху командира охраны:

– И прикажи приглядывать за его гасконцами. В случае чего… – Дженнардо не договорил. Просто сделал движение, будто отрывая невидимую голову. Ружерио его прекрасно поймет.

****

Ворота крепости были распахнуты настежь, и Дженнардо тут же пожалел, что взял с собой только одну конную роту, хотя красно-желтые колеты вояк Быка не кишели под стенами. Безумие, все итальянские войны чистое безумие! Капитан знавал людей, доживших до седых волос, но так и не увидевших разницы меж настоящей баталией и этим копошением скорпионов в глиняном горшке. Есть у арабов такое жестокое развлечение… Если бастард предал, то его кудрявая башка ляжет к ногам Его Высокопреосвященства так скоро, как гонцы доберутся до Лаццаро. Пусть ради этого сыну герцога Форса придется тут подохнуть. Он оставил два десятка кавалеристов возле брошенных амбразур и направил коня в ворота. На серо-желтых выщербленных камнях крепостной площади гудела толпа. Настолько заняты, что даже караулов не выставили? Думать так было ошибкой! Белый дымок поднялся сразу в нескольких местах, и живот тошнотворно прилип к спине. Залп вышел редким и не слишком точным. Кто бы ни стрелял, они явно не ждали опасности. Рядом забилась раненная лошадь, подминая всадника под себя, но его мушкетеры уже спешивались, разворачивали коней, чтобы те стали живым щитом. Предал бастард или нет, кто встретил союзников огнем – думать было некогда. У них в запасе всего несколько минут, прежде чем враги перезарядят аркебузы. Дженнардо рванул толедскую саблю с пояса.

– Тони, ты на правый край!.. Марко – прижми их к стене! А ну, бесовские прихвостни, вперед!

Дженнардо со своим отрядом врезался как раз в середину толпы. Навстречу ему ринулся здоровенный гасконец и… да тут же кругом одни горцы! Их черные береты в толпе – будто тараканы в грязной харчевне!

– Форса! – знакомый звонкий голос, и в нем… торжество? – Развяжите меня, сучьи дети! Развяжите, пока не поздно!

Откуда орет распроклятый бастард и чего?.. Отменно выученный конь вертелся в гуще схватки, и за черными беретами, за искаженными смуглыми лицами Дженнардо не видел ничего. Вновь затрещали аркебузы, кто-то заорал. Дженнардо рубанул с седла какого-то детину в ярком полосатом колете, и тут лошадь запнулась. Капитан кубарем скатился на плиты, едва успев вынуть ноги из стремян. Ружерио уже несся к нему, будто тараном разбивая пешую толпу.

– Форса, повернитесь! – Дженнардо едва услышал предупреждение – избиваемые горцы орали отчаянно, – но успел крутануться на земле. Острый обломок старой плиты больно врезался в ребра, а толедская сталь вовремя встретила удар. Располосованный гасконец свалился прямо на него, горячая кровь хлынула потоком, и тут мерченар увидел… в окровавленном полуголом человеке, привязанном к каменному столбу, в прежние времена, видно, служившем подпоркой для разрушенной галереи, он едва узнал Акилле Ла Сенту. Да и не узнал бы, не раскрой римлянин рот. Локоть к локтю толстой веревкой к бастарду были привязаны еще двое: тот самый тощий сержант Бальтассаре, что помешал им с Акилле зарезать друг друга в Лаццарском соборе, и еще кто-то чернявый, чья голова бессильно свесилась на грудь. Все яснее ясного! Бунт. Гасконцы подняли против своего капитана бунт. Сделав Ружерио знак прикрыть его, Дженнардо кинулся к столбу. Ла Сента что-то кричал ему, но капитан не слушал. Нужно остановить тварей, иначе…

– У меня с собой три роты! – чтобы гасконцы лучше его расслышали, пришлось сложить ладони, подобно горну. – Не уберете оружия, черти гасконские, все здесь поляжете! Остановитесь немедля!

Те, кто слышал его, переглядывались неуверенно, какой-то молодчик бросил мушкет, а противник Ружерио опустил широкий кинжал. Следовало развить успех, и Дженнардо гаркнул:

– Три роты – и еще одна на подходе, – в подтверждение его слов со стенного выступа свалился один из стрелков: сержант Тони времени даром не терял. – Сдавайтесь, и мы вас пощадим!

Не сразу, но они начинали понимать. Дженнардо знал подобных парней – от крови эти дикари пьянели, однако их можно взять на сворку. Неужто Акилле не заплатил им? Так-то, нечего сорить деньгами, устраивая балы, если тебе не на что содержать солдат! И тут бастард четко произнес окровавленным ртом:

– Пощадим всех, кроме зачинщиков, – оторвать бы ему наглый язык! Ответ последовал незамедлительно: один из горцев с нечленораздельным воплем метнул свою шпагу. Не попал – острие ударилось о камень и зазвенело на плитах. Поклявшись лично выпороть Акилле при первой удобной возможности, Дженнардо вскинул руки над головой:

– Каждому воздастся по делам его! Не двигайтесь с места, сложите оружие, и вы останетесь живы!

– Форса, вы, наконец, отвяжете меня?

По правде говоря, Дженнардо хотелось оставить засранца у столба под палящим солнцем, вот только здесь слишком много лишних глаз. Главное, эти глаза видели нужное, а уши слышали – гасконцы ругались, плевались, но драка прекратилась. Ружерио перерезал веревки, и чернявый рухнул на землю – он был мертв. Сержант Бальтассаре, кажется, не получил серьезных ран, а вот Акилле… бастард сделал шаг к Дженнардо, вскинул лихорадочные глаза.

– Ну что вы уставились? – на лице римлянина ссадины запеклись коркой; и Дженнардо поймал себя на мысли: ему бы не хотелось увидеть эту скотину мертвым, изуродованным. – Ждете благодарностей?

– А почему бы и нет?

Ла Сенту порядком шатало. Из порванной штанины текла кровь, а руки были разодраны веревкой – пытался освободиться, а как же! Реджио не потерпит оков!

– Я спас вам жизнь и даже больше. Думаю, ваши гасконцы отменно бы с вами позабавились, прежде чем прикончить. В их горах обожают каленое железо… Что здесь произошло? Вы пустили их жалованье на Чинцию и замок?

– Не одолжите ли мне вашу саблю? Только на минуту! – с непонятной отстраненностью произнес бастард и обернулся требовательно. Выполняя просьбу, Дженнардо передернул плечами. Пусть лучше Акилле сам прикончит самого буйного. Клинок будто вобрал в себя сияние летних небес – блеснуло синим, а в следующий миг тот, кто пытался заколоть Акилле, свалился на желтый камень с распоротой глоткой. Гасконец захрипел, дернулся и затих, а бастард зашипел:

– Жрите, собаки! Вы же этого хотели! – и запрокинул голову, точно призывая солнце в свидетели расправы. Дженнардо невольно придвинулся к нему, и горячая мокрая ладонь коснулась его руки, передавая оружие.