Вечернее солнце уже золотило долину, когда дозорный на западной стене подал условный сигнал. Красный Бык клюнул! Дженнардо не желал иного, но, пока оба капитана лезли наверх, дабы убедиться в истинности своих расчетов, сыну герцога Форса самому хотелось надеть заговоренную рубашку. В сумерках отряд врага был едва заметен – лишь короткие вспышки света на броне или сбруе выдавали приближение. И вот последние лучи выхватили из опускающейся темени штандарт. Два скрещенных меча и в середине кабанья голова. Дон Мигель, старый знакомец! Акилле рядом зашипел, будто кошка, которой отдавили хвост:

– Бык не явился! Мигеля послал, будь он проклят! – Ла Сента сдержал слово и провалялся не больше часа, но Дженнардо все равно не понимал, как бастард справится со своей частью их общей затеи. Сосредоточенное лицо осунулось, у римлянина был жар, и при каждом движении он кривился невольно – рана не давала покоя. Валентино угадал: ненависть сильна. Что же такого Бык сделал младшему брату?

– Не предскажешь, – отчего-то хотелось шептать, хотя враги еще их не слышат, – быть может, Бык переоделся простым пехотинцем…

– Он никогда не станет прятаться! – засмеялся Акилле, и нехороший это был смех. – Напялит свой римский шлем с гребнем, чтобы все знали… «или Цезарь, или никто», забыл?

Дженнардо не ответил и вновь приник к бойнице. Через полчаса не останется никаких тайн, какой смысл спорить? Они молчали, и казалось, что грохот сердца Акилле отдается в ушах. Топот чужих копыт, звон оружия становились все громче, и Дженнардо поднял руку, подавая сигнал. Ла Сента не двигался, будто зачарованный, и пришлось подтолкнуть его в спину – по местам! Люди двигались неслышно и споро: одни ложились на плиты, старательно поправляя гасконские береты, так виртуозно копируя мертвецов, что Дженнардо и сам поверил бы, другие собирались вокруг зажженного у столбов костра. Настоящие гасконцы попрятались в крепость, и Акилле, скрываясь в каменном проеме, насмешливо приподнял шляпу… Все вполне правдоподобно! Наемники капитана Форсы перебили бывших соратников, и, не позаботившись убрать трупы, празднуют победу. Дженнардо торопливо сбежал по выщербленной лесенке вниз, хлопнул Ружерио по плечу, и тот затянул задорную вилланеллу:

– В воскресенье после службы я домой не попаду,

К моей сладкой Мариучче я с охотой заверну!

И удалой хмельной хор подхватил припев:

– К Мариучче заверну!

Дженнардо не слышал песни, он больше вообще ничего не слышал, кроме мерного топота лошадей. И вот перестук усилился, сменил такт. «Красно-желтые» не вползут в крепость, подобно осторожной змее, нет, ворвутся, как ураган в залив. В некрепко запертые ворота ударили, точно молотом, и дозорный, якобы только очухавшись, заорал истошно:

– Ребята, нас предали! Враги близко! Тревога!

Капитан всегда подозревал, что его парням лишь бы глотки порвать: теперь они старались вовсю и так изображали панику, что черти в аду, должно, испугались. Плохо различимая в сумерках конная лавина неслась на его наемников, а они орали и бегали, бегали и орали… Вот конь предводителя ступил на линию «мертвецов», и Дженнардо невольно захотелось закрыть голову руками, будто бы над ним сейчас нависали копыта. Он знал выдержку своих солдат, знал цену каждому – а она была высока! – но восхитился, точно впервые их видел. Изображать труп, когда над тобой, по тебе, несется конница!.. Больно прикусив губу, капитан отсчитывал пройденное «красно-желтыми» расстояние, он не имел права ошибиться. Кулеврина бьет лишь на четверть мили, солдаты Быка должны оказаться точно посередине. Вот герб дона Мигеля показал клыки возле того столба, где в полдень стоял скрученный веревками Ла Сента, и Дженнардо набрал в грудь побольше воздуху:

– Отступаем в крепость! Все за мной!

Это был сигнал для обслуги кулеврин. Не мешкая ни секунды, капитан повалился на плиты, прикрыл руками затылок. Он от всей души надеялся, что и «мертвецы», и «пьяницы» ничего не перепутают, иначе залп заденет и их. Никто не должен стоять на ногах, кроме «красно-желтых»! Мерченар еще успел услышать раскатистое: «За Реджио! За герцога Романьи!», и тут грохот сотряс старые стены. Над головой пронесся огненный шквал, резко запахло кислятиной, дым забил ноздри. Дженнардо помянул Иисуса и вскочил, выхватывая клинок. Прямо перед ним валялся кровоточащий обрубок, казалось, оторванная плоть еще шевелится… но лавина катилась вперед, прямо на него. Перед лицом взвились в воздух огромные копыта, капитан увернулся и увидел, как за спинами «красно-желтых» оживают «трупы». Отменный вышел капкан! Теперь бы не дать им вырваться и удрать. Со страшной бранью вражеский кавалерист разворачивал коня – развернул, поднял оружие. Сейчас ударит! Сейчас… глядя, как летит навстречу его толедской сабле чужой клинок, Дженнардо вдруг понял… вот что он сделает, если останется жив! Проведет разом и отца, и сучью судьбу со всеми ее потерями и позором. Никто не скажет, что Дженнардо Форса не мужчина и трус, но он больше не может слышать, как враг проклинает его на родном языке! Кампания завершится, и через несколько месяцев капитан Форса сойдет с корабля на Мальте или на Кипре – там крест еще отбивается от полумесяца, там нужны солдаты! И пусть Валентино утешается своими лживыми проповедями, что кардинал понимает в грехах и искуплениях? Война за веру искупит все! Ему стало так легко, как не было с той вечерней службы в Пиренейских горах, где черноглазый мальчик умолял Пречистую Деву спасти его; и сабля встретила вражью сталь. А потом загремели окованные тяжелыми балками ворота крепости, и звонкий голос Акилле Ла Сенты перекрыл одуряющий вой:

– Драл я вашего герцога Романьи! Вперед!

****

– Допросим Мигеля сегодня ночью?

К вечеру зной спадал, и вся Лаццарская долина просыпалась, принимаясь чистить перышки. В редкой траве на крепостном дворе растрещались кузнечики… как они уцелели в толчее двух побоищ? Из Аконьи тянуло дымком кухонь, а вокруг лампы вилась мошкара. Хорошо! Просто лежать под навесом, вдыхая запахи приближающейся ночи, и знать, что хотя бы сейчас ты победитель… Акилле перевернулся на живот, опираясь на локти, потянулся к доске с ярко блестевшими фигурками. У одного из офицеров Мигеля нашлись в походной сумке шахматы, видно, рассчитывал развлечься после боя. Фортуна любит злые шутки – теперь шахматами развлекались лаццарские капитаны. Бастард глянул на Дженнардо из-под кудрявых прядей и погладил искусно выточенного «рыцаря». Через сутки после драки римлянин будто заново родился, и сейчас жажда деятельности переполняла его до краев – вон даже не лежится спокойно! Акилле беспрестанно ерзал на одеялах, норовя задеть их единственный светильник… да хоть бы и задел! Тогда станет темно и можно будет заснуть.

– Нет, нужно дать Мигелю дозреть. Я этого кабана знаю – он не станет распускать язык, хоть пятки ему прижги… ваш ход, Ла Сента.

Хорошая драка выжгла лихорадку, но хворь не ушла совсем – глаза бастарда как-то нехорошо блестели. Пожалуй, если не помешать, так Акилле и впрямь станет пытать пленных офицеров своего брата. Был бы в пытках толк! Через день, два или неделю Бык явится по их души – это яснее ясного, ничего нового дон Мигель им не поведает. Никто не встает на пути Реджио безнаказанно! Тем паче после такого позорного разгрома. Их хитрость удалась, и, хотя стоила обеим бандам многих жизней, «красно-желтым» обошлась еще дороже.