— Найт, ты будешь жестоко наказан! — смеялась в трубку Эйприл. — Зачем ты заставил парня?.. Ах вот как?.. Испытание?.. Он выдержал, выдержал, успокойся! Он чудный парень, хотя совершенно не умеет лгать и теперь стоит красный, как помидор. Ему стыдно, Найт. Стыдно за тебя! Но он же не может тебя наказать, поэтому накажу тебя я! Мы сегодня с тобой пойдем в оперу! Да-да, не возражай! В оперу. И ты умрешь на моих глазах от скуки!

Так Джон познакомился с девушкой Найта.

Надо сказать, что в тот день встреча имела продолжение.

В последний момент Найта отправили на задание. И он, уже надевший смокинг и лакированные ботинки, должен был сказать ожидавшей его тут же в редакции Эйприл.

— Сегодня моя казнь не состоится, к сожалению. Придется тебе мучиться одной.

— Одной? Никогда! Я возьму с собой господина похоронного агента! А ну, снимай смокинг.

Найту пришлось подчиниться, и уже через пять минут Джон был облачен в нарядный костюм, который оказался ему чуть-чуть узковат, но это было не очень заметно. Эйприл придирчиво осмотрела Джона со всех сторон и подняла большой палец:

— Отлично.

— Эйприл, — отчего-то забеспокоился Найт, — а ты не можешь сегодня обойтись без оперы?

— Что ты, дорогой. Сегодня дают «Тоску» с итальянцами!

— Ты говоришь так, словно дают цыпленка с кетчупом!

— Но, согласись, «Тоска» куда более изысканна.

Впервые Джон ехал на автомобиле. И ему понравилось. Он сидел рядом с водителем, впереди не маячил круп лошади, и дорога мчалась навстречу так быстро, что дух захватывало.

Казалось, что в театре собрались одни только знакомые Эйприл. Они то и дело здоровались с ней, шептались, обсуждали каких-то неизвестных Джону людей и неведомые ему события. А он-то думал, что знает обо всем в Нью-Йорке. Но были, оказывается, события, которые ускользали от глаз всевидящей газеты. Просто это были события высшего света, куда репортеров не допускали, а если они попадали туда, то сразу же становились членами этого общества и разглашать его секреты не собирались. Впрочем, если бы кто-нибудь и собирался приоткрыть завесу над тайнами высшего света, влиятельные люди легко остановили бы такого нахала. Дело в том, что и газеты принадлежали этим людям со всеми потрохами.

Эйприл знакомила с Джоном всех своих друзей, представляя его как своего дальнего родственника из Атланты.

— Прости меня, Бат, — шепнула она, — иначе нас не поймут.

— Да я не против, — сказал Джон. — Тем более что Атланту я знаю. Я ведь сам из Джорджии.

— Правда? — обрадовалась Эйприл. — А я из Южной Каролины. Мы соседи. Южане должны держаться друг друга. Мой отец, кстати, собирается купить в Джорджии участок земли. Надо будет познакомить вас. Ты ведь знаешь Джорджию?

— Отлично знаю, — гордо ответил Джон.

А потом они слушали оперу.

Джон впервые видел, чтобы артисты все время пели. Да еще по-итальянски. Поначалу это ужасно раздражало его. Он не понимал, что вообще происходит, кто кого любит, кто кого ревнует, кто хороший, а кто злодей. У Эйприл он спрашивать не решался, а разобраться сам не мог. Но постепенно музыка все объяснила ему. Нет, объяснила — это не то слово. Музыка повела его за собой, она дала ему ощутить не только мысли и желания каждого героя, но, самое главное, их чувства. И эти чувства были прекрасны. Он совсем перестал следить за сюжетом и разбираться, кто плох, а кто хорош. Он понял, что это все вообще не важно, музыка говорит о другом, о том, что стоит за человеческими поступками и словами. Над человеческой жизнью, над суетой, она прикасалась к Богу.

В антракте он совсем невнимательно слушал Эйприл, он был весь там, в этих магических звуках, а когда спектакль кончился, вдруг заплакал. Он тут же устыдился своих слез, но увидел, что и Эйприл утирает глаза.

Эйприл предложила ему после спектакля зайти в «Богему». Это был большой соблазн — явиться туда в качестве посетителя, а не официанта, — но Джон был настолько переполнен впечатлениями от сегодняшнего дня, что хотел побыстрее запереться в собственной комнате, чтобы продлить хоть немного это свое возвышенное настроение.

Эйприл попросила шофера отвезти Джона прямо к дому. Прощаясь, она, наверное, по привычке подставила щеку для поцелуя, но Джон на секунду замешкался, и она опомнилась, отстранилась. Этот момент был каким-то странным. Джону показалось, что Эйприл чуть ли не разозлилась на него, но она тут же сняла неловкость, улыбнулась и пожала Джону руку. Конечно, она если и не обиделась, то уж во всяком случае была раздосадована на Джона за то, что и ее он поставил в неудобное положение. Но Джона это событие совсем не огорчило, он вошел в свою квартирку веселый, напевая запомнившуюся тему из оперы.

В доме уже все спали. Джон тихонько поднялся к себе. Не стал заходить на кухню, потому что есть не хотелось.

— Ты совсем забыл обо мне, — услышал он, как только закрыл за собой дверь комнаты.

Мария стояла возле окна. Видно, она была здесь уже давно и ждала Джона, глядя на улицу.

— Что это за автомобиль? — спросила она, не дав Джону сказать ни слова.

— Это редакционный автомобиль, — почему-то соврал Джон.

— О, ты стал большой шишкой, — сказала Мария. — Наверное, поэтому ты и забыл обо мне.

— Ну что ты говоришь? Как я мог забыть о тебе? — сказал Джон, ласково обнимая девушку. — Я ведь люблю тебя.

— Мне так страшно, Джон, мне кажется, ты бросишь меня, — уткнувшись ему в грудь, прошептала Мария.

— Глупенькая, что ты говоришь? Что это тебе взбрело в голову? Может быть, ты сама решила бросить меня?

— Ты же знаешь прекрасно, что я никогда тебя не брошу.

— Так почему же ты сомневаешься во мне?

— Не знаю. Я просто чувствую, мне в жизни чуть-чуть повезло, что ты стал моим парнем, но это не продлится долго.

— Мария, меня даже обижают твои слова. Это мне повезло, это повезло нам обоим. Ты как будто хочешь себя унизить, зачем?

Девушка приложила палец к его губам. Она смотрела на Джона завороженно, словно действительно видела перед собой не обыкновенного рассыльного из газеты, а по меньшей мере принца из сказки.

— Ты же все понимаешь, милый. Я из бедной семьи. Я с трудом могу прочитать письмо от бабушки, я работаю на швейной фабрике, мой отец и моя мать — простые люди. Они приучили меня к мысли, что мы всегда будем простыми рабочими людьми. А ты уходишь в другой мир. Я чувствую каждую секунду, как ты уходишь от меня. Господи, зачем мы повстречались?!

— Мария, ты говоришь сейчас ужасные вещи! Даже моя мать, пожилой уже человек, очень строгих правил, постеснялась бы сказать это. Что за ерунда — бедный, богатый! Рабочие, не рабочие! Есть люди. И все! Хорошие и плохие люди. Влюбленные и равнодушные. Больше нет ничего! Есть ты и я! Ты не умеешь читать, я тебя научу. Какая ерунда! Я люблю тебя, ты любишь меня — это самое главное…

Мария смотрела на любимого широко открытыми глазами. Как ей хотелось сейчас, чтобы он развеял ее страхи. Как ей хотелось верить ему.

Она поцеловала его в губы. И они оба снова задохнулись от нахлынувшей, как огромная океанская волна, страсти. О, теперь их ласки были куда острее, безудержнее, откровеннее. Они теперь совсем не стеснялись друг друга. Словно вел их в любовных ласках мудрый закон — ничего не стыдно при любимом, только бы ему было хорошо.

Скарлетт собиралась к губернатору.

Нет, он не сам пригласил ее, что совсем недавно было обычным делом. Скарлетт пришлось добиваться аудиенции. И она поначалу не знала, как это сделать. Такой надобности у нее прежде вообще не возникало. Если ей и нужно было решать какие-то свои проблемы, они решались словно бы сами собой, вокруг всегда были доброжелательные и влиятельные друзья. Но теперь эти друзья вдруг в одночасье куда-то запропастились.

Скарлетт написала в Атланту письмо, в котором излагала вкратце суть дела и просила губернатора принять ее. Ответа не было неделю. А когда он пришел, то совсем расстроил Скарлетт. Это был официальный ответ на казенном бланке, где аудиенция назначалась еще через неделю. Никаких дружеских приписок, бумажку, очевидно, составили в канцелярии губернатора.