Иван Никитич хотел что-то возразить, но тут учитель сказал:

– А я другую сказку про собаку слышал.

Вечер потемнел и стал ночью. Небо покрывал лунный пожар.

Жара сменилась ледяным ветром, волос до луковички промерз.

Учитель рассказывал.

Шел один добрый нищий человек по улице. Видит, собака раненная лежит, а рану ее черви едят. Отрезал человек от себя кусок мяса и положил рядом с собакой. Черви переползли на это мясо, и собака испытала облегчение.

– Да уж... герой, – сказал Муса.

...А для собаки устроил шалаш. Пока она поправлялась, он кормил ее своим мясом. Когда об этом узнали люди, было уже поздно. Собака поправилась — человек умер. На похоронах-поминках собака присутствовала, выражая скорбь, и от пищи отказалась.

Потом собака пропала. Через пару дней ее нашли на кладбище. Она разрыла могилу, сорвала с тела саван и доела остатки мяса.

– Тьфу, – сказал Иван Никитич. – Ну и дурак тот человек был... Ты, Ариф, смотри, детям такие сказки не рассказывай.

– Для детей у меня другие, – ответил учитель.

Мы с Мусой шли молча. Что-то надломилось в сердце от этой сказки.

– Скажи, Учитель, – спросил, наконец, Муса, – Бог его наградил? Когда этот человек пред Богом предстал, что произошло?

– Нет, – сказал учитель. – Об этом в этой сказке ничего не было сказано.

13.

Шли в тишине. Водка прошла, только сухая горечь карябала десна, как камень.

Потом учитель остановился и, показывая куда-то в сторону холма, спросил:

– Это мечеть?

Мы улыбнулись:

– Это Баня. Не слышали о нашей знаменитой Бане?

Учитель о знаменитой Бане не слышал... Нет, сейчас темно, и Баня закрыта, но показать ему, конечно, можно. Подняться, правда, надо на холм.

Два тяжелых купола.

Суховатый запах воды. Запах человеческого тела, делящегося с водой своей пылью-прахом. Все эти запахи, волоски, все эти маленькие, как недоношенные бабочки, чешуйки кожи – за тысячелетия пропитали здесь стены и землю.

Не считая греческой статуи, которая валяется в Москве, Баня – наш единственный ручеек в великое прошлое.

– Когда в село советская власть пришла, собрала всех бедняков, задала им вопрос: “Какие четыре вещи вы хотите, чтобы я в селе сделала?”. Бедняки обрадовались и сказали: “Мечеть новую хотим! Стену хотим вокруг села, с двумя воротами, на въезде и выезде, красным знаменем украшенные, чтобы мы, батраки, на тех воротах стояли и с буржуазии для Владимира Ильича Ленина дань собирали. Потом хотим крытый базар, иначе к нам эта проклятая буржуазия ездить не будет. И еще хотим, чтобы дорогая советская власть нам Баню починила, потому что в нашей Бане никто после Александра Македонского ремонт не делал, а это, кажется, очень давно было”.

Это я рассказываю, пока мы обходим еще теплые от жары стены, двигаясь к главному входу. Под ногами хрустит мертвая трава, ящерица иногда по стене ручейком пронесется. Лунный свет нам помогает, все как в кинотеатре видно.

Послушала советская власть эти пожелания, записала себе в блокнотик.

Только вместо мечети построила нам сельский клуб, вместо базара – школу, вместо крепостной стены с воротами — библиотеку с библиотекарем; думали – он будет дань собирать, а он наоборот, всем книги раздавал, еще на коленях упрашивал: читайте книги – источник знания.

И только Баню советская власть, как обещала, – починила.

Пригнала сюда все село, сказала: ура, у нас коммунистический субботник! Раньше в Бане мылся только бай и мулла, а теперь будет мыться простой дехканин! Весь субботник, конечно, этому только улыбался, потому что говорил это с трибуны сам бывший бай, который раскаялся в своем происхождении и подался в большевики... И ни он, ни бывший мулла в Бане не мылись – только один день в году, и то тайно...

Мы подошли к главному входу.

Да, закрыт. До Банного дня еще месяца три.

– Как же у вас происходит Банный день, если воды нет? – спросил учитель.

– На Баню у нас всегда вода найдется, – ответил за меня Муса.

Такой он человек – то горько плачет, то слова сказать не дает.

Собака завыла.

Обнюхала банные ворота и завыла. Вой у нее был, как у оперной певицы, – громкий и неприятный. Мы поежились.

Учитель сел перед собакой на корточки, погладил. Успокоилась.

– Да, – сказал Муса. – Я от деда слышал, что здесь собаки воют, а кошки вообще... такое творят... Поэтому сюда их не берут.

– Ну, еще кошек в баню брать, – усмехнулся Иван Никитич.

– Александр Македонский здесь, – сказал я, показывая на землю, – в царство мертвых спускался, за живой водой. По преданию. Наши деды-прадеды рассказывали.

Из-за купола выглянул пылающий глаз луны.

...Там источник раньше был, щель в земле. Туда Македонский и спускался. Один. Так джинны потребовали. У них тоже своя бюрократия: кого пускать, а кого – извините.

Когда вернулся, оттуда стал бить теплый источник. Люди обрадовались: о! мечеть построим, омовение совершать очень удобно.

Тогда один дервиш пришел, волосы до колена болтаются, попробовал воду и выплюнул: “Люди, для мечети она не подходящая”. Люди говорят: “Поняли, не плюйся. Говори, для чего подходящая?”. Он своими святыми мозгами подумал, говорит: “Для бани подходящая. Грязь смывать, сопли разные с тела. Раз в год, в такой-то день. А пока я не вернусь, воду, которая оттуда идти будет, не пейте”. “Так-так, – сказали люди. – А когда ты вернешься, о волосатый?”. “Не знаю... Когда с безоблачного неба дождь пойдет и когда сухая земля воду родит. А теперь меня убейте”. “Как же ты вернешься, если мы тебя убьем?” Его еще поотговаривали немного: давай, мол, постригись и у нас жить оставайся. Потом убили. Неудобно гостю отказывать.

Снова завыла собака.

– Смотрите... – сказал Иван Никитич.

Сквозь щель в закрытых воротах Бани наметился свет.

– Это, наверное, свет луны сквозь дырку в куполе проходит и свет дает, – сказал похолодевшим голосом Муса.

А учитель сказал – я отчетливо это услышал благодаря тишине:

– Юприхам.

– Что? – переспросил я.

– Буква “ю” – “юприхам”... От детей узнаете. Идемте отсюда.

14.

– Вот что, Ариф, – сказал Иван Никитич, когда мы подходили к дому учителя, – что тебе сейчас в этой темноте вселяться... Заночуй у меня или у них. Или, давай, к Сабиру, где вещи оставил. Он на ночевку с радостью пустит.

– Я тоже с радостью пущу, – обиделся я.

– А у меня хоть каждую ночь ночевать можно, – сказал Муса. – Дети возражать не станут... Хулиганить над гостем не станут...

В другой раз мы бы над этой шуткой посмеялись. Но сейчас смотрели на учителя – как он идет; как собака с ним рядом бежит.

– Спасибо, – сказал учитель. – Но мне нельзя уступать страху. Если мои ученики об этом узнают, не смогут уважать. А вот один, кстати... Здравствуй, Золото!

Золото стоял недалеко от двери учительского дома, в халате отца, настоящий карлик. Рядом с ним темнели какие-то предметы. Собака бросилась их обнюхивать.

– Учитель, – сказал Золото, поздоровавшись с каждым холодной ладонью, – отец вам вашу сумку прислал и подарок Старого Учителя, ночную птицу. Мы ей уже еды дали, она очень смешная.

– Отойди, – сказал учитель собаке, которая интересовалась совой и пыталась засунуть в клетку лапу, для знакомства.

– А еще, Учитель, – по-хозяйски продолжал Золото, – отец вам лучинки дал и коробочку спичек. Чтобы вам, когда в этот дом войдете, светло и приятно было. И вот, веточку исрыка, если мертвый учитель придет, который перед вами нас учил, а потом сам себя убил. Хотя он совсем не страшный, добрый был, хорошую оценку мне ставил и воду давал. Старый Учитель страшнее. Но, раз отец сказал, вы эту веточку исрыка зажгите, это от мертвых вылечивает.