Но вместо этого рука разжалась. Уилл выдохнул от разочарования, застонал, снова подбрасывая пах - он понимал, что ведет себя, как записная шлюха, и ему совершенно не было до этого дела. Он хотел ласки, любви, хотел отдать себя тому, кому это действительно нужно, пусть всего на одну только ночь. Незнакомец сгреб его запястья и вздёрнул их у Уилла над головой, вминая в сено. Уилл инстинктивно напряг руки - он смог бы вырваться, если бы захотел, но смутно сознавал, что, видимо, просто вызывает в мужчинах такое желание - принудить его или хотя бы притвориться, что принуждаешь. Он опять застонал, не сознавая, как призывно и развратно звучит его стон, и незнакомец, не разжимая рук, снова приник к его губам и выпил этот стон, толкаясь бёдрами вперёд и неистово трясь своим обнажённым членом об член Уилла.

А потом его внезапно опустили, и курчавая голова нырнула Уиллу между ног, одним движением вбирая его дрожащий от нетерпения член в горячий жадный рот.

Уилл вцепился ему в волосы обеими руками и выгнулся дугой. Это было совсем не так, как с Риверте, не лучше, не хуже - просто совершенно не так. Между ним и графом успело столько всего произойти, прежде чем Риверте взял его, даже прежде чем впервые поцеловал, не закрывая глаз, пристально и с любопытством всматриваясь в его алеющее от стыда лицо. И да, в первый раз Риверте взял его силой - почти силой, оставив ему возможность сказать "нет", но Уилл тогда был не в том положении, чтобы ею воспользоваться. И это насилие, одновременно не бывшее насилием, отпечаталось в его памяти так крепко и глубоко, как он сам не подозревал. Его возбуждало это - теперь он мог себе откровенно признаться: сильные руки, тяжёлое тело, властные беспощадные губы и полное непонимание происходящего. Что, почему, как, зачем - когда не находилось ответа на эти вопросы, было проще, было лучше. Уилл развёл колени пошире, позволяя своему нечаянному любовнику заглотить его глубже, и задохнулся, когда рука незнакомца с силой стиснула его яйца, замедляя и сдерживая подкатывающий оргазм. Уилл взвыл и безотчётно ударил его кулаком в шею, и всё равно выстрелил, корчась от упоения и от боли, потому что крепкая рука продолжала сжимать его мошонку, даже когда тёплая солёная струя ударила из члена Уилла в горло мужчины, вдавливавшего его в разметавшееся сено.

Уилл откинул голову, задыхаясь. Послеоргазменная нега окатывала его медленно стихающими волнами. Он обмяк и лежал безвольно, когда мужчина отодвинулся от него и в темноте утёр рот тыльной стороной ладони. Если бы сейчас он перевернул Уилла на живот и ввёл в него свой член, Уилл бы не пошевелился и позволил ему всё, абсолютно всё. Но он лишь снова оседлал Уилла, до боли впиваясь острыми коленями в его бока, и стал дрочить свой член прямо перед его лицом, медленными, дразнящими, почти ленивыми движениями, словно его самого не снедала та ненасытная жажда, которую он только что помог утолить Уиллу. Уилл смотрел сонным, плывущим взглядом на чужой член, покачивающийся перед его лицом в темноте - незнакомый член, и хотя по-прежнему было очень темно. Уилл с удивлением отметил, что даже очертания естества этого мужчины выглядят совсем иначе, чем естество Риверте. У этого член был короче и толще, и как будто слегка изогнутый по длине - Уиллу подумалось, что должно быть странно чувствовать его в себе, может быть, даже больно, но ему отчаянного этого хотелось. Но это его желание не было удовлетворено: через пару минут член незнакомца задрожал, приподнялся и изверг струю семени Уиллу на лицо. Капли полетели на подбородок и грудь, на долю мгновения Уилл вдруг словно очнулся, и его окатило волной брезгливости и стыда, почти таких же сильных, как недавнее наслаждение.

Но всё уже было кончено. Незнакомец провёл напоследок опадающим членом по груди Уилла, задев сперва один, а потом другой истерзанный сосок, и они протестующе заныли от этого беглого прикосновения. Потом он вплёл пальцы в волосы Уилла, сжал и, наклонившись, снова его поцеловал. Но Уилл на сей раз не ответил и просто лежал, пока чужой язык вяло, с хозяйской ленцой обводил внутреннюю сторону его рта в последний раз. Потом незнакомец откинулся, что-то довольно пробормотал, и его рука похлопала Уилла по животу, безмолвно благодаря за доставленное удовольствие - ни к чему не обязывающее, ничего не значащее, обоюдно приятное.

Уилл думал, что не сможет сомкнуть глаз - но уснул ещё прежде, чем утихла возня с ним рядом.

Когда утром солнечный свет, проникающий сквозь прорехи в крыше разбудил его, рядом с ним уже никого не было - только след от чужого тела в примятом сене.

После дождливой ночи настало чудесное ясное утро, полное чистого сияния и звона росы. Уилл надеялся, что это поднимет ему настроение, но увы. Он чувствовал себя омерзительно. Когда подобная хандра накатывала на него в замках, Уилл прятался в библиотеке и сидел там, пока дела не шли на поправку; либо, если это было невозможно или нежелательно, брал с собой книгу и уходил на природу, позволяя её безмятежной силе укутать его тёплым сияющим покрывалом и развеять его печали. Но сейчас был определённо не тот случай. Не мог же он усесться на чавкающую после ливня землю посреди кукурузного поля, вытряхнуть на колени ещё уцелевшие книги и предаться чтению? Он бы и строки не прочёл, буквы бы рассыпались перед глазами. Да и это попросту глупо, в конце концов.

Всё, решительно всё было так невозможно глупо.

Уилл чувствовал себя больным. Прошедшая ночь казалась дурным сном. Уилл с радостью и счёл бы её сном, мучительным и запретным, если бы не сладкая тяжесть в яйцах, слишком хорошо знакомая и неизменно сопутствовавшая утру после ночи, проведённой в жарких объятиях греха. Уилл ехал и вспоминал: губы, руки, язык, жар чужого члена у себя в паху, брызги чужого семени на своей коже. Это было так странно, стыдно и неправильно, но это случилось, а он не просто не помешал - он хотел, чтобы это произошло. Он был рад, он отозвался на нежданный призыв незнакомца так жадно, словно только этого и ждал, словно именно за этим ушёл от Риверте. Но ведь всё совсем, совсем не так. Уилл не искал ничего лучшего, чем его несносный граф - он просто вдруг понял, что не может там оставаться, вот и всё. А это... этот... Господь триединый, Уилл ведь даже имени его не знает. Да что имени - лица его толком не рассмотрел. И вряд ли узнал бы в толпе.

Теперь всё опять до невозможности запуталось, словно ему и так недоставало забот. Мысль о том, чтобы ехать в Даккар, вызывала привкус желчи во рту; нет, он не поедет в Даккар, ни за что на свете. Во всяком случае, не прямо сейчас. А куда же он в таком случае направляется? У него почти совсем не осталось денег, пара жалких медяков жалобно бренчали в карманах. Оставалась ещё, правда, пара книг, но не так чтобы ценных, да и кому их продашь в этой глуши, в приграничье с мятежной Сидэльей? Хватит ли ему средств и сил добраться хотя бы до какой-нибудь школы или монастыря, куда-нибудь, откуда бы он мог начать? Мысль вернуться в Шалле и попросить помощи у Лусианы даже не пришла ему в голову - графиня бы не отказала, но Уилл знал, что не удержится и признается ей в совершённом преступлении. И как она тогда на него посмотрит? Как на шлюху? А разве он не является именно ею? Походная шлюха, дающая всякому, кто ни захочет...

От дальнейшего падения в прорву этих самоуничижительных, полных страстного отчаяния размышлений Уилла спас трактир, очень вовремя выросший у дороги. От сарая Уилл проехал не так уж далеко - если бы вчера его не застала в поле гроза, он успел бы к ночи доехать до трактира, и ничего бы не случилось.... Тяжко вздохнув, Уилл спешился у ворот и ступил во двор, перебирая в кармане медные монетки и прикидывая, хватит ли на краюху хлеба или только на овёс для коня.

Вид трактира, впрочем, его обнадёжил - это был кабак самого низкого пошиба, в каких ошиваются бродяги, разбойники и прочий сброд. Липкие замызганные столы пустовали - было слишком рано для первых посетителей, и Уилл, глядя на выходящего навстречу хозяина, снова вздохнул.