В Сидэлье всё обстояло иначе. Она никогда не имела действительно значительного центра, так как была поделена на сферы влияния враждующих аристократических кланов, самыми сильными - и беспокойными - из которых были Маркезини и Сабатела. Дюжина кланов помельче также имела собственные зоны влияния, крепости и армии. С завоеванием Вальеной всё изменилось: в Дизраэле, самом большом из городов Сидэльи, император Рикардо посадил своего наместника, а кланы разогнал по домам, взяв от каждого по заложнику и велев сидеть тихо. И они сидели, целое десятилетие, пока не появился этот капитан Витте, взбаламутивший притихшее болото. Он умудрился не просто поднять сидэльских аристократов на мятеж, но и заставить их действовать сообща - по крайней мере на какое-то время. В течение всего четырёх недель шесть городов Сидэльи оказались под властью мятежников, их вальенские гарнизоны были вырезаны, а посаженные королём муниципальные власти изгнаны или тоже убиты. В такой ситуации нельзя было сосредоточиться на одной цели, надеясь парализовать её и связать этим противника. Ибо он, противник, был везде - в каждом встречном городе, в каждой деревне, в каждом замке и на каждом хуторе. Как и большинство повстанцев, люди Витте придерживались тактики партизанкой войны, но их было так много, что это создавало серьёзные неприятности. Армия Риверте была быком, а они были роем мух, и кусали эти мухи довольно больно.

Поэтому Риверте сразу оставил мысль о марш-броске до Дизраэля и никуда не спешил. Если враг знает, что ты уже здесь, говорил он, не суетись, дай ему разглядеть тебя хорошенько со всех сторон и напрудить в штаны. Пройдя Бастардову долину и дождавшись, пока маркиз Лизордо выполнит своё обязательство, Риверте разбил огромный лагерь, полностью отрезавший мятежников от внешнего мира. По суше Сидэлья граничила только с Вальеной, ход куда был теперь перекрыт, и с Хиллэсом, отделённым от неё внушительной горной грядой. Туда Риверте послал заградотряды, но не слишком крупные - им вменялось отлавливать единичных дезертиров, которые могут попытаться удрать из охваченной мятежом провинции в соседний Хиллэс. О том, чтобы провести там сколько-нибудь многочисленный отряд, и думать не стоило. Риверте запер капитана Витте с его роем мух, накрыв их стеклянной миской, и теперь спокойно ждал, пока из Сианы подтянутся остальные войска, чтобы затем планомерно и методично брать город за городом, форт за фортом, оставляя в каждом достаточно сильный гарнизон.

Словом, затянутость была хоть и главным, но единственным осложнением в этой кампании. И жизнь в лагере сполна отражала это обстоятельство. Уилл, путешествуя с Риверте, привык к бешеному ритму: они могли встать лагерем на рассвете, к полудню сорваться на марш и дать полномасштабное сражение до заката. Осады Риверте не любил и избегал до последнего, предпочитая им быстрые яростные штурмы - либо, когда это было возможно, дипломатию. Но с сидэльскими бунтовщиками дипломатия не работала. Во всяком случае, покамест они чувствовали себя достаточно уверенно на своей земле и при поддержке местного населения. Сидэльские простолюдины встречали захватчиков без особой радости, но и явных препятствий не чинили - слишком свежи ещё были в народной памяти бесконечные междоусобицы Маркезини и Сабатела, возобновления которых никто не жаждал. Однако и открывать ворота вальенским захватчикам тоже никто не спешил. Риверте, со свойственной ему чуткостью к народным настроением, быстро это понял и запретил солдатам грабить и жечь деревни. Они только брали у крестьян необходимый для армии провиант - что, с точки зрения Уилла, мало чем отличалось от обычного грабежа. Но что поделаешь - война есть война, её не бывает без слёз и бедствий.

Обычно во время походов Уилл ночевал в палатке Риверте или неподалёку от него. На сей раз, учитывая, что стоять им предстояло довольно долго, условия были более суровыми - Риверте не мог позволить солдатам слишком расхолаживаться, простой на одном месте в течение нескольких дней и так был для них чересчур непривычен. Палаток разбили вдвое меньше обычного, и Уиллу пришлось делить свою с Маттео Гальяной и одним из капитанов Риверте, громогласным и добродушным сиром Янесом. Гальяну Уилл почти не видел, поскольку тот, по своему обыкновению, сутки напролёт носился по лагерю с поручениями от Риверте. Так что компанию Уиллу составлял капитан, целыми днями травивший военные байки за кружкой пива, а ночами сотрясавший своды палатки оглушающими раскатами храпа. Он пытался уговорить Уилла сыграть с ним в карты или кости, но Уилл этих забав никогда не любил, а в глубине души и осуждал, так что уже на третий день сир Янес, заскучав, ушёл искать себе компанию повеселее. Уилл остался один среди мерно гудящего, непривычно несуетливого лагеря, и был полностью предоставлен сам себе.

Заскучать ему было некогда - он всюду возил с собой сундучок с материалами для своей книги. Дело двигалось, хотя после инцидента в замке маркиза Лизордо отчего-то застопорилось. Сидя у костра и положив камешки на пергаментные страницы, чтобы не разлетелись от ветра, Уилл снова и снова просматривал свои записи, в которых пытался передать собственный взгляд на поступки Фернана Риверте, а главное - на причины этих поступков. Сейчас у Уилла набралось ещё больше материала, чем раньше - он давно упрашивал Риверте дать ему возможность понаблюдать за заключением союза, и, действительно, из встречи с Лизордо и впрямь мог сделать некоторые выводы. Вот только выводы эти Уиллу не очень нравились. Его "Сказка о Вальенском Коте" была исполнена понимания и любви к её главному герою, но сейчас Уиллу вдруг подумалось, что он, пожалуй, недостаточно беспристрастен. А это ведь очень важно для хроникёра - сохранять непредвзятый взгляд, не влюбляться в объект исследования, как и не делать из него злодея. Видеть в нём человека, прежде всего, со всеми человеческими слабостями и достоинствами. Человека, а не любовника, который его обидел.

Уилл был обижен, да. И совершенно этого не скрывал. Однако поговорить с Риверте у него толком не получалось с того самого дня, как они покинули замок Калленте. С тех пор события развивались чересчур быстро, и даже когда было принято решение о долгой стоянке, Риверте всё равно без конца где-то пропадал, а ночи они проводили порознь. Риверте вообще предпочитал предаваться любовным утехам в более спокойной обстановке - не потому, пояснил он однажды Уиллу, что его что-то стесняет, а потому, что вынуждает отвлечься от насущных дел. Когда он занимался любовью, он занимался любовью; но если приходила пора заняться войной, Риверте занимался войной. Уилл понимал это и, скучая по нему, всё же старался быть терпеливым. Обычно это у него получалось.

Но теперь... теперь у него из ума не шёл этот чёртов маркиз Лизордо с его залысинами, медовой улыбочкой и скользкими назойливыми руками. Уилл не знал, что именно произошло в комнате за книжными полками, и знать не хотел. Но вся та ночь, и то, как повёл себя с ним Риверте, вернувшись на рассвете - всё это поселило в его груди глубокую, слабо и упрямо ноющую рану, которую бередило любое случайное воспоминание и даже сам вид Риверте, стремительно несущегося через лагерь размашистым шагом. Уилл провождал его взглядом и возвращался к своим бумагам, пытаясь уговорить себя, что это ничего не значит, это всё пустяки. В конце концов, Риверте и раньше изменял ему, ещё до своей женитьбы - все эти женщины на одну ночь, случайные связи, король...

И впервые за десять лет, проведённые с ним рядом, Уилл неожиданно подумал: "Интересно, почему я терплю всё это?"

Они стояли в поле десятый день, когда за Уиллом прибежал Гальяна. Утро выдалось тихим, и погода стояла на удивление хорошая для Сидэльи - ясная, солнечная, ни одного облачка не виднелось на голубом летнем небе. Уилл наконец-то преодолел свой творческий кризис и уже начал вчерне набрасывать новую главу (не про замок Калленте - нет, к этому он пока ещё не был готов), когда перед ним возникли две короткие толстые ноги в лосинах из оленьей кожи и зелёных сапогах с нелепо загнутыми кверху носами. Во всей армии сира Риверте только один человек носил такие сапоги.