Попав во Владивосток, Сергей Лазо испытал на себе невыразимое очарование этого молодого города, так стремительно выросшего на краю державы. Своей пестротой улицы Владивостока чем-то походили на кишиневские, но здешняя пестрота конечно же не шла ни в какое сравнение с тамошней. Здесь слишком уж разнообразен был народ: японцы и китайцы, американцы и французы, матросы, грузчики, водоносы, уличные парикмахеры. И он тогда подумал: вот край земли, край родины, обрыв в беспредельный океан, которому нет конца, каким бы близким ни казался горизонт, — линия, где смыкались небо и вода, была всего лишь чертой обмана, потому что и там, за горизонтом, все так же простиралась колыхающаяся беспредельная гладь… От первых необычных впечатлений под сердцем возникло неясное и необъяснимое волнение, и, помнится, он тогда подумал, что в этом необычном городе неизбежны всяческие интересные истории, а чуть позднее появилось смутное предчувствие того, что станет его собственной судьбой.

Разумеется, позднее, когда он с головой ушел в работу, для подобных мыслей уже не оставалось времени.

Владивосток, третья по размеру морская крепость России (после Кронштадта и Севастополя), стал на глазах Сергея приморским Петроградом. Опасная и трудная работа свела его здесь с людьми, которыми он тоже не мог не восхищаться. Прежде всего, конечно, «старики» или «зубры», как с любовью называла их молодежь: Моисей Губельман, Федор Шумятский, Роман Цейтлин, Иосиф Кушнарев, — люди, прошедшие суровую школу подполья, побывавшие в тюрьмах и на каторге, прекрасно знающие местные условия, отчего их значение для того, что предстояло, было неоценимо. Всеволода Сибирцева он встречал еще в Петербурге, в годы учебы, с Николаем Ильюховым дороги сошлись уже здесь, в Приморье. В подполье работала прекрасная молодежь: Игорь Сибирцев, Саша Фадеев, Мария Сахьянова, Тамара Головнина, Настя Нешитова… За плечами этих товарищей Сергея, старых и молодых, была вся история большевистского Приморья.

На солнечной стороне Светланской пестрое гулянье. Ослепительное солнце горит на куполах громадного собора. В толпе мелькают черные околыши каппелевских офицеров, ветер с океана показывает красные подкладки генеральских шинелей, шевелит завитки на косматых маньчжурских папахах солдат. Возле кафе Кокина особенное оживление. Сергей с наслаждением вдохнул аромат густого кофе. Жаль, нельзя зайти. Грузчику с мельницы не место в лучшем кофейном заведении, для таких день и ночь не закрываются грязные притоны Корейской слободки. Сквозь большие окна кафе, слегка запотевшие изнутри, Сергей разглядел разноцветье дамских шляп. В последние дни в городе кипело какое-то надрывное веселье. Рестораны работали напропалую, музыканты и обслуга валились с ног. Поговаривали, что среди офицеров, выплеснутых событиями на самый край русской земли, участились случаи жестоких дуэлей, — стреляются на десяти шагах.

Японская солдатня в белых гетрах и суконных шлемах, отороченных собачьим мехом, толклась на середине улицы, мешая проезжающим пролеткам. Они гомонили, переталкивались, как школьники, и весело скалились. Белогвардейские офицеры, обедавшие в ресторанах «Версаль» и «Золотой рог», с неприязнью обходили их стороной. Солдаты не обращали на них внимания. У офицеров сжимались зубы. Пренебрежение «союзников» лишний раз напоминало о позоре Цусимы и Мукдена. Недавние победители и теперь вели себя на русском берегу словно хозяева.

Завидев гуляющую девушку, солдаты разом замолкали и поворачивали головы. Двое или трое, как видно самых бойких, принимались вкрадчиво шипеть:

— Русскэ барисна хоросо-о… Японскэ сордату хоро-со-о…

У каждого солдата, как у детей, болтались на тесемках, пропущенных в рукава, большие меховые рукавицы.

Сергей невольно загляделся на забавную коротенькую сценку. Развязный солдатик, заболтавшись, не заметил проходившего японского офицера. Глаза офицера под очками злобно сузились. Однако товарищи успели толкнуть солдатика. Он испуганно вытянулся и остолбенел. Прошипев что-то сквозь зубы, офицер двинулся своей дорогой. Солдатик неожиданно подмигнул товарищам и чрезвычайно похоже изобразил надменную походку офицера. Солдаты покатились со смеху. Улыбнулся и Сергей. Прежней дисциплины в японской армии не было и в помине. Жизнь в стране, где совершилась революция, не проходит даром, а агитация среди солдат совершает свое пусть медленное, но необратимое дело. Недавно в японском гарнизоне на Первой речке отказалась повиноваться приказам сразу целая рота. Бунтовщиков тут же разоружили, посадили на пароход и отправили в Японию.

Свернув со Светланской, Сергей стал подниматься в гору. Снова глазам открылась замечательная панорама обширного порта и рейда. Своими зоркими глазами Сергей разглядел одиноко стоявший пароход «Печенга». Соседство ему составила лишь чья-то шхуна. Ветер трепал на шхуне развешанное жалкое бельишко. На палубе «Печенги» показался человек в белом колпаке, опрокинул за борт ведро помоев. Чайки, вскрикивая, завертелись над пароходом каруселью: падали на воду и взмывали.

Далеко впереди, в мареве синего солнечного дня, чернели очертания Русского острова — боевой крепости, охраняющей вход в бухту. Там, на острове, до сих пор функционировала офицерская школа — оплот и последняя надежда генерала Розанова.

Переулочек вел круто вверх. Здесь селилась беднота. Все исторические места с именами первопроходцев, открывателей остались на берегу и в центре города. На покосившихся воротах Сергей разглядел жестяную вывеску: «Фершальных дел мастер, а также атваряет жильную и протчую кровь». Оставалось пройти два домишка и свернуть за амбар. В небольшой клетушке с такой же, как и у него, дымящейся печуркой встречались с людьми, работавшими «там»: в самом логове врага. Этих товарищей подпольщики особенно берегли, для встреч с ними были назначены специальные связные. Не было цены этим работникам. Они ходили по острию ножа, рискуя поминутно. Сведения от них поступали чрезвычайно редко, но, как правило, настолько ценные (а зачастую и неожиданные), что приходилось срочно совещаться, принимать спешные решения, посылать кого-то на задание, менять тактику.[1]

По заведенному правилу, важные сведения из вражеского штаба передавались отпечатанными на тончайшей папиросной бумаге. В случае опасности эти узенькие листочки ничего не стоило разжевать и проглотить.

Первое ощущение Сергея, когда он прочитал обе шифровки, — внезапный удар по голове. Он сразу узнал необычную манеру японской речи даже в русском переводе: сказуемое в конце фразы.

Выходит, японцы действительно решили оккупировать Приморье (Кушнарев как в воду глядел!). Но это значит, что американцы твердо решили увести свои войска и оставить здесь японцев полновластными хозяевами. Когда же они успели обо всем договориться? Или еще не договорились? Если только так, то время еще есть. Не спровадив американцев с Дальнего Востока, они боевых действий не начнут.

«Консулы, консулы… Пока это возможно, будем сдерживать японцев угрозой международного скандала. До поры до времени они вынуждены соблюдать благопристойность. Но что начнется, едва им развяжут руки и они останутся здесь одни!»