"26 января 1914 года

Ушел еще один день. Один из последних дней почти двадцатилетнего ожидания. Завтра на рассвете должны показаться вершины Шонганоу. Его мы увидим первым из островов архипелага Паутоо. Что ждет нас там, в стране гористых островов, джунглей, древней культуры и древних загадок? Видимо, каждый из членов нашей экспедиции так или иначе задает себе подобный вопрос, ожидая, что вот-вот появится земля, для большинства никогда не виданная и для всех таящая так много нового, увлекательного и опасного.

Сегодня все оживлены по-особенному. Кончилась монотонность длительного морского перехода, и, несмотря на дурманящий влажный жар, все деятельны, подтянуты. Молодежь особенно нетерпелива и уже готовится к прибытию в столицу, хорошенько проглаживая залежавшиеся в кофрах костюмы.

"Принцесса Эмма" после порта Шонганоу зайдет еще в несколько портов на маленьких островках архипелага, везде оставляя почту из Европы, захватывая пассажиров, и только на третьи сутки доставит нас в Макими.

Сегодня работалось отвратно. Чем ближе к цели, тем с большей озабоченностью думается о затеянном, становится все более ощутительно, какую принял ответственность. Нет, до последнего своего часа буду уверен в правильности сделанных выводов. Беспокоит другое. Вспоминая хлопоты, искательства, перебирая в памяти все, что удалось стяжать для оснащения экспедиции, возникает сомнение: достанет ли сил и средств вырвать тайну у людей и природы?

Да, почти двадцать лет назад мы также приближались к этим островам. Парсету тогда было примерно столько же, сколько мне сейчас. Молодость беспечно радостна. Перед ней всегда широкие горизонты, вера в большую жизнь впереди… Спокойно было тогда, с Парсетом, а он, уже обремененный годами, был, надо полагать, не спокоен за нас, молодых…

Написал письмо Парсету, и захотелось узнать, что делает Александр, очень захотелось именно сейчас увидеть его, поговорить с ним.

Он стоял на верхней палубе, пытливо всматриваясь туда, где завтра появятся острова Паутоо. На лице его застыло выражение радостного ожидания, а глаза были грустны, в них почуялась мне какая-то страшинка, тоска. О чем он думал? Об оставленном там, за тысячи миль, или об ожидавшем впереди? Почему к чаянию неведомого примешивался страх? Может быть, это предчувствие?.. Так боязно было брать Александра с собой…

Быстро наступила ночь, а мы все стояли с ним бок о бок, чувствуя тепло друг друга и не произнося ни слова. Юго-западный муссон принес прохладу. Море волновалось умеренно, и мы еще долго любовались переливами искрящегося незнакомыми созвездиями неба, чудесной игрой света в волнах, светящимися в них существами.

В десятом часу Александр пожелал мне спокойной ночи и отправился к себе, а я все еще размышлял о трудах и радостях, о прекрасном и страшном, ожидающем нас в давно полюбившейся мне, давно желанной стране".

"27 января 1914 года

И вот снова, после почти двадцатилетней разлуки, передо мной острова Паутоо.

Я рано разбудил Александра, и мы поспешили на палубу. Вершины Шонганоу еще были свободны от облаков, и только пониже их, на крутых, чернеющих густолесьем скалах, кое-где лежали пышные массы розовато-сиреневых облаков.

Солнце взошло и осветило узкую полосу берега, светло-зеленую, не столь мрачную, как каскады вздымавшихся над нею гор. Наш пароходик обогнул восточную, более низменную оконечность острова, и часам к десяти перед нами открылась широкая бухта, в глубине которой виднелись спокойно поднимавшиеся к небу дымки, а вскоре уже можно было различить крыши построек, спешащие к пароходу лодки, людей.

Горы отступили, полоска берега стала шире, и светлая зелень кокосовых пальм показалась особенно приветливой в лучах уже крепко подогревавшего нас солнца".

Так экспедиция Вудрума прибыла на первый из островов Паутоо, где встретила человека, немало повлиявшего на развернувшиеся в дальнейшем события.

В те времена на Шонганоу пароход заходил раз в несколько месяцев. Островок насчитывал несколько тысяч паутоанцев, заготовлявших копру, и одного европейца, получавшего доходы от этой копры. На Шонганоу шла тихая, медлительная тропическая жизнь, но с прибытием парохода все оживало.

Не успела "Принцесса Эмма" бросить якорь, как тотчас же была атакована целой флотилией паутоанских лодок. Все вокруг наполнилось веселым шумом, выкриками продавцов, предлагавших связки бананов, кокосовые орехи, безделушки из кости и дерева, циновки, сушеных рыбок и мангустаны. В течение трех часов, пока шла разгрузка и погрузка, вокруг парохода царило необычное для этого острова оживление. Шум все нарастал, а "Принцесса Эмма" уже готовилась отдать концы. В это время по пристани, отбиваясь от окружавшей его толпы паутоанцев, с завидной энергией пробивался к пароходу высокий белокурый паренек. Уцепившись наконец за поручни трапа, он прилагал все усилия к тому, чтобы расстаться с благоухающим тропическими ароматами Шонганоу, но преследователи, видимо, никак не разделяли его стремления и удерживали изо всех сил. Третий помощник капитана, стоявший у трапа, не пускал юношу на пароход без билета. Положение парня было отчаянным.

Скучающие пассажиры довольно безучастно наблюдали за происходящим до тех пор, пока в хаосе выкриков не раздались ругательства такие разудалые и забористые, по которым русские сразу же и безошибочно узнали в бойком парне соотечественника. Первым вмешался Василий Афанасьевич. Большой, сильный, он ловко пробился к земляку. Тот назвал себя Борисом Шорпачевым, сказал, что его уволили с парохода, плававшего в этих водах, оставили на Шонганоу, и стал умолять отставного моряка взять его с собой, хотя бы до Макими. Добрый, отзывчивый хозяйственник экспедиции был вместе с тем человеком расчетливым и, когда узнал, что Шорпачеву не только надо купить билет, но и оплатить его долги, несколько замялся, соображая, как бы все это уладить. Делу помог Александр Вудрум. Всегда несколько медлительный, меланхоличный и далеко не отличавшийся радушием, здесь он вдруг с несвойственной ему быстротой пробрался через галдящую толпу и, вынув бумажник, разом успокоил и паутоанцев, и пароходную администрацию.

Очутившись на пароходе, молодой человек скоро расположил к себе членов экспедиции. Веселый, деловитый, услужливый, но не подобострастный и никогда не терявший достоинства, он быстро снискал расположение Ивана Александровича и вместе с тем, совершенно, конечно, об этом не подозревая, стал причиной первой размолвки между Вудрумом и Ширастом. Вудрум решил не только довезти Бориса Шорпачева до Макими, но и зачислить его в состав экспедиции, резонно считая, что энергичный, способный и преданный молодой человек, несомненно, будет полезен делу. Узнав об этом решении, Шираст выразил неудовольствие и в форме деликатной, но весьма решительной сказал профессору, что подобные действия непременно должны согласовываться с ним. Вудрум вспылил:

— Позвольте, позвольте, господин Шираст, этак вы договоритесь до того, что я и знать не буду, где мне позволено распоряжаться, а где я должен буду исспрашивать вашего соизволения. Рабочего экспедиции я нанять не имею права, оказывается, а отдать в починку башмаки разрешаете?

— Иван Александрович, помилуйте, да зачем же представлять все в таком виде? Ведь я только хотел предупредить, предостеречь. Вы человек чуткий, добрый, но увлекающийся. Сегодня пожалели этого бродягу, а завтра…

Вудрум не успокаивался.

— А завтра? Продолжайте, продолжайте. Вы что же это, сударь, опеку учинить желаете? Не выйдет!

— Да я вовсе не об этом, профессор, помилуйте. Я просто хотел бы, ну как вам сказать… Поймите, мое положение весьма щекотливо. Вы ведь знаете, я отношусь к вам с величайшим уважением, и вместе с тем… Вместе с тем я обязан выполнять поручение Гуна Ченснеппа, принимать в расчет многие, подчас вовсе не учитываемые вами обстоятельства. Экспедиция еще не начала работу, нам предстоят трудности самые различные, и прежде всего такие, которые связаны с людьми. Поверьте, наши работы на Паутоо будут встречены далеко не радушно. Возникнет противодействие жреческой касты, а получить поддержку губернатора будет не так уж просто. Он человек нерешительный, консервативный — и вдруг в составе экспедиции беглый каторжник.